Яков Гордин - Пушкин. Бродский. Империя и судьба. Том 2. Тем, кто на том берегу реки

Личность Пушкина крайне трудна для психологического восприятия. Она слишком многообразна, динамична, не ограничена никакими стандартами поведения. В этом отношении, скажем, Лермонтов куда яснее.

Книга Н. Эйдельмана – сильная и изобретательная попытка уловить и «остановить» черты пушкинской личности и судьбы через декабристскую и околодекабристскую среду. Смысл этой попытки не только в ее несомненных результатах, но и в самом ее опыте.

Мы оставили в стороне многое: тонкий анализ пушкинских сочинений, то обстоятельство, что в книге «использованы материалы десяти архивных хранилищ; выявлены некоторые новые материалы», и многое другое. Мне кажется, что в данном случае имело смысл говорить не о материале и способах его обнаружения, не о качествах литературоведческой работы автора, но о методе исследования судьбы Пушкина.

Уровень собственно исторической и литературоведческой работы Н. Эйдельмана ясен. Работа Н. Эйдельмана-писателя подлежит внимательному рассмотрению, ибо она своеобразна, плодотворна и весьма поучительна. «Пушкин и декабристы» в силу своей научно-художественной многомерности – это книга не только о Пушкине и декабристах, но и о нас.

Натан Эйдельман, как мало кто, прозревал ядовитость «зуба истории» – разлагающий сознание яд ее жестокости, несправедливости, алогичности с точки зрения живого человека, «подвергающегося истории». При том что история – творение рук человеческих, сумма человеческих поступков. И только.

Последние десятилетия своей жизни Эйдельман напряженно искал среди персонажей русской истории аналог самому себе. Это не имело никакого отношения к честолюбию или тщеславию. Это были поиски союзников в той борьбе, которую он вел и о которой речь ниже.

В 1983 году он выпустил книгу «Последний летописец» о Карамзине, явно примеряя его судьбу к своей. Эйдельмана травили. В предпоследней главе «Карамзин решительно упал» он собирает злые и пренебрежительные отзывы современников и близких потомков о великом историографе. А в «Заключении» говорит о неожиданно возродившемся интересе к Карамзину:

«…Чудеса: за последнее двадцатилетие… количество книг, статей, эссе, публикаций о Карамзине явно растет».

Издаются сочинения Карамзина. И Эйдельман пишет с надеждой:

«Значит, есть общественная потребность…»

Общественная потребность была. Была потребность распаду, неверию и цинизму позднего советского периода противопоставить «благородный стиль» прошлого. Если угодно, историографический аристократизм. Острый неофициальный, оппозиционный интерес тех лет к Карамзину, Пушкину, декабристам был далеко не случаен.

Равно как не случаен факт издания «Вагриусом» сочинений Эйдельмана именно сегодня – в 2004 году. Он не просто не случаен – начало выхода многотомного собрания глубоко симптоматично. Это означает вернувшуюся общественную потребность в эталонных представлениях, потребность в нравственном просвещении.

Сам являясь в некотором роде издателем, я прекрасно понимаю многосложную совокупность обстоятельств, в результате которых рождаются подобные проекты. Но всегда существует некий глубинный импульс, без которого все остальное не приводит к целенаправленному действию.

Стало быть, пора.

Книги Эйдельмана выходили последние годы. Но это были – эпизоды. Собрание сочинений – система. И она, соответственно, должна оказать системное воздействие на общественное сознание.

Я не преувеличиваю воздействие печатного слова на умы и души, но не склонен и преуменьшать его.

В чем, на мой взгляд, особость Эйдельмана-просветителя и причина его, я бы сказал, воодушевляющего и облагораживающего влияния на читателей и слушателей? То, что я скажу, может показаться странным и неожиданным. Но мы с Эйдельманом были друзьями последние пятнадцать лет его жизни, и не только из внимательного чтения его книг, но и из многочисленных бесед и споров с ним я вынес ясное убеждение: его категорически не устраивала история в том виде, в каком представала она перед объективным наблюдателем. Не писаная история, не историография, а сама реальная история. По аналогии с известными терминами «богоборец», «иконоборец», Эйдельмана можно назвать «историоборцем». Образованнейший профессионал, владевший в совершенстве инструментарием исследования материала, тщательнейшим образом изучавший предмет, он, тем не менее, не просто изучал и воссоздавал в разных жанрах прошлое. Он не мог примириться с несправедливостью и жестокостью исторического процесса. Он сам утверждал, что «сломал для себя стену между объективным и субъективным».