Олег Кашин - Реакция Путина. Что такое хорошо и что такое плохо

Более того, я не знаю, что скажет заседающий в Конституционном суде до сих пор Валерий Зорькин, но если бы он руководствовался только законом (мы просто читали его «антиоранжевые» выступления последних лет, и звучат они, прямо скажем, жутковато), он бы признал, что тот Съезд — это вообще-то последний легитимный высший орган государственной власти в Российской Федерации. Все, что было потом, даже если не иметь в виду чуровщину и даже если предположить невозможное, что все выборы после 1993 года были чисты и прозрачны — даже с поправкой на это нельзя отрицать, что в основе всех выборов последних двадцати лет лежит очень сомнительный и с моральной, и с правовой точки зрения ельцинский указ номер 1400. Можно, конечно, избрать еще одну никого не представляющую Государственную думу, а потом еще одну, и так до бесконечности. Но при живом законном парламенте это все-таки не единственный возможный путь. Ситуацию можно еще раз сравнить с какой-нибудь восточноевропейской страной после падения коммунистического режима, когда в страну возвращаются из эмиграции или из тюрем люди, лишенные возможности участвовать в политике на протяжении десятилетий. Почему-то всегда считалось, что такого политического резерва у России нет, но он вообще-то есть. И, отдавая себе отчет в том, насколько странно это звучит сегодня, я все-таки предлагаю всем, кто думает о завтрашней России, как говорится, переспать с этой идеей — вдруг она не настолько фантастична, как может показаться на первый взгляд? Знаю людей, которые в своих политических фантазиях всерьез рассуждают о возможности вернуть династию Романовых, но династии давно никакой нет, а наше учредительное собрание, наш земский собор — он жив и, возможно, до сих пор ждет своего часа. Подумайте серьезно.

Тамару Морщакову, заслуженного юриста, многолетнего судью Конституционного суда, одного из авторов действующей российской Конституции — таскают теперь по допросам в рамках «дела экспертов» (звучит как «дело врачей»). Как какую-нибудь Марию Баронову, вызывают в Следственный комитет, и Тамара Георгиевна стучится в затонированное окошко бюро пропусков в Техническом переулке, встречает в этом окошке враждебный взгляд комитетовской женщины, потом поднимается в лифте, долго отвечает на вопросы следователя, потом приписывает внизу протокола — «с моих слов записано верно», еще ниже расписывается. Отмечает пропуск, уходит домой.

Интересно, вот хотя бы в часы этой унизительной процедуры допроса — она, Тамара Георгиевна Морщакова, вспоминает ли о том, что с ней и с Россией было двадцать лет назад? Садится в машину и, отъезжая от высотки Следственного комитета, думает: «Черт, вот зря мы тогда их не остановили, зря поддержали Указ № 1400, зря подписались под суперпрезидентской моделью государственного устройства, ох, зря». Понятно, что и без ее поддержки Ельцин все равно бы расстрелял Белый дом, протащил бы свою Конституцию, назначил бы преемника, и все было бы точно так же, как теперь. Но если бы она, лично она, Морщакова, не была соавтором вот этого государственного устройства, легко позволяющего устраивать «дела экспертов» и много всякого, еще более неприятного, тогда ей можно было бы с чистым сердцем посочувствовать, а так… А так получается популярный в свое время литературный сюжет, «Правая кисть» Солженицына или «Курсистка» Смелякова: старый большевик был когда-то беспощаден к врагам, не знал ни компромиссов, ни страха, ни упрека, а потом сам оказался в лагерях, и вот он уже теперь разбитый и униженный пенсионер, «беспомощными пальцами пытался вытянуть из бумажника свою единственную справку и никак не мог».

Одна из парадоксальнейших особенностей позднепутинского времени — массовое устройство Володиных и Сечиных прошлого на правозащитных и смежных должностях. Министр печати, своими приказами запрещавший газеты («День», «Правда» и «Советская Россия» — по тем временам это как у нас сейчас «Новая газета»), министр социальной защиты в самом социально неблагополучном 1992 году, префект центра Москвы времен первых рейдерских войн и много кто еще — все они в конце нулевых стали хранителями гражданского общества и прав человека. Людей, несущих персональную ответственность за сложившийся в России двадцать лет назад и существующий до сих пор политический режим, можно обнаружить по обе стороны кремлевской стены: кто-то работает «хорошим парнем» около власти, кто-то, напротив, давно стал критиком Кремля, но и тех, и других объединяет одно — абсолютное отсутствие сомнений и рефлексий по поводу того, что они делали двадцать лет назад. Когда кремлевский замполит времен предвыборной кампании 1996 года выступает с обличениями против нынешних политических порядков — задумывается ли он, что эти порядки придуманы и созданы в том числе и им?