Олег Кашин - Реакция Путина. Что такое хорошо и что такое плохо

Рукописи и кэш «Яндекса» не горят, поэтому я выглядел бы совсем глупо, если бы стал сейчас скрывать, что три-четыре года назад я был нормальным промедведевским автором, который натурально надеялся на то, что завтра или, в крайнем случае, послезавтра наш новый президент начнет свою перестройку, которая приведет нас сначала из Латинской Америки в Румынию, а потом, чем черт не шутит, во что-нибудь еще более симпатичное. Я в это действительно верил.

Не могу сказать, что я был в этом смысле одинок. 2010 год — я не помню в нем каких-то особенно ярко выраженных революционеров из тех, кого встречу потом на Болотной. Навальный — знаменитый миноритарий госкорпораций, пишет в ЖЖ посты про воровство и уезжает учиться в Америку. Собчак вообще ведет «Дом-2». Телеканал «Дождь», в том году как раз и запустившийся, чередует свои новостные выпуски с оптимистическими сюжетами про «Сколково». Самый радикальный политический протест того года направлен всего лишь против мэра Химок Владимира Стрельченко — если это не «теория малых дел», то что же тогда считать малыми делами?

К весне 2011 года ожидание перестройки уже выглядело пошловато. По поводу очередной пресс-конференции Медведева ходят слухи, что на ней он объявит о своем втором сроке, а, может быть, не только о нем. Он не объявляет, и журналист Владимир Федорин пишет о Медведеве невероятно по тем временам жестокий текст, озаглавленный «Пустое место». Пройдет четыре месяца, и случится 24 сентября — действительно главный политический день 2011 года. Скапливавшиеся по миллиграмму на протяжении трех с половиной лет ожидания по поводу Медведева официально превратились в труху. Люди вышли на улицы после выборов Госдумы только потому, что эти выборы оказались ближайшим по времени к 24 сентября формально важным политическим событием. Не было бы выборов, случилось бы что-нибудь другое. Болотная была предопределена именно 24 сентября и именно в том виде, в каком мы ее знаем, — когда мирные обыватели, в страшном сне не представляющие себе, что такое автозак, и совершенно не готовые прорывать омоновские цепи, собираются на самой бессмысленной площади центра Москвы и не решаются даже сказать вслух, что дело совсем не в выборах.

Про композитора Никиту Богословского было много таких историй. Приходит, например, в Союз композиторов СССР телеграмма от французского композитора Фрэнсиса Лея: «Поздравляю Микаэла Таривердиева с успехом моей музыки в фильме «Семнадцать мгновений весны». Международный скандал, все в панике, Таривердиеву плохо с сердцем — а это на самом деле никакой не Фрэнсис Лей, это очередной розыгрыш Никиты Богословского.

Постсоветские журналисты любили брать у Никиты Богословского интервью о его розыгрышах, и девяностолетний композитор с удовольствием рассказывал и про телеграмму от Фрэнсиса Лея, и про писателя Губарева, которому записанный заранее на магнитофонную пленку коррумпированный Богословским диктор Левитан сначала дал Сталинскую премию, а потом уточнил, что «Губареву за пьесу «Павлик Морозов» — ни х..». Или про композитора Сигизмунда Каца, который выступал во втором отделении, а в первом выступал представившийся Кацем Богословский, и, когда на сцену вышел настоящий Кац, публика освистала самозванца.

Существовали также апокрифические истории о розыгрышах, которых либо на самом деле не было, либо Богословский не имел к ним отношения. Например, про Сергея Михалкова, которому заказали гимн для Московской патриархии, и поэт, поторговавшись, согласился, или про Михаила Ульянова, к которому обратились рабочие-судостроители, решившие назвать его именем сначала океанский сухогруз, потом, когда с сухогрузом не получилось, речной трамвайчик, а потом ассенизаторскую баржу. Эти истории Никита Богословский также пересказывал в своих многочисленных интервью, всякий раз отмечая, что к ним он отношения не имел.

Трудно сказать, как относились к шуткам Богословского современники, но в позднейших авторских пересказах все эти розыгрыши производили впечатление неимоверной пошлятины. Черт его знает, может быть, все или почти все разыгранные Богословским люди на самом деле понимали, что их разыгрывают, но, не желая обидеть заслуженного композитора, делали вид, что верят в подлинность телеграммы Фрэнсиса Лея. Если бы Богословский дожил до наших дней (а умер он восемь лет назад), про розыгрыш с включением главного редактора «Комсомольской правды» Владимира Сунгоркина в «список Магнитского» можно было бы подумать, что это опять Никита Богословский чудит. Почерк тот же, только вместо телеграммы Фрэнсиса Лея факс из посольства США, а реакция жертвы — как будто из плохого ситкома. «То есть я, по сути… Я, знаете, кто получается? Как Гагарин, первый космонавт», — разговору Владимира Сунгоркина с ведущей «Эха Москвы» Татьяной Фельгенгауэр не хватало только закадрового смеха. В те же минуты на сайте возглавляемой Сунгоркиным газеты вышла ныне уже, к сожалению, стертая (сохранился только скриншот) подробная аналитическая статья, в которой было сказано, что «дело даже не в том, что в ближайшее время Сунгоркин не собирался лететь в Америку (честно говоря, он недавно оттуда только вернулся)», а в том, что аннулирование визы — это «парадокс от империи законности, демократии и справедливости».