Станислав Хабаров - Сюжет в центре

Я столкнулся с подобным сразу, попав в НИИ-1. Мне поручили написать отчёт по перспективным управляющим двигателям космических аппаратов. Отчёт был требованием Постановления правительства и доложить его итоги самому БэВэ казалось сам бог велел. Но перед коллективным мозгом НИИ-1, возглавляемым академиками Мстиславом Всеволодовичем Келдышем и Георгием Ивановичем Петровым, БэВэ велел выступить мне – исполнителю, работавшему в коллективе без году неделю.

Совсем иначе даже в мелочах вели себя иные начальники даже в не особенно важном. Когда Чертоку стукнуло 60 лет я написал поэму – приветствие от коллектива и, хотя начальник отдела Легостаев пригласил меня на официальное чествование, прочесть поэму перед всеми довелось не мне. Читал её Легостаев, читал он плохо, путался, а автор смог бы, конечно, внести в действо живую струю.

Для Раушенбаха это было в порядке вещей. Приехал к нам как-то некий изобретатель с плазменным двигателем. Его работа отчего-то демонстрировалась в воде. В аквариуме возникал плазмоид и измерялся его реактивный толчок. Перед его приездом Раушенбах попросил меня посчитать диапазон требуемых двигательных параметров для спектра автоматических станций и пилотируемых кораблей, что я, разумеется, и сделал.

Изобретатель начал разговор с «политеса», с общих знакомых, при этом часто фигурировал Совмин. Мы вместе с Игорем Шмыглевским терпеливо ждали окончания светской беседы и своей очереди. Но в этот раз Раушенбах нас ни о чём так и не спросил. Он выдал сам требуемые параметры, некий необходимый коридор. Он посчитал их сам, что было не просто, и с данными не погрешил. Изобретатель, правда, тогда не пришёлся ко двору: слишком мизерным оказался импульс его плазмоида.

Легенды рождаются из немыслимых совпадений. Приятель семьи Раушебаха археолог и скульптор М.М. Герасимов, прославившийся реставрацией обликов давно ушедших людей, стал свидетелем одного из них. Так получилось с гробницей великого Тамерлана и её предостережением – не вскрывать гробницу под угрозой начала войны. Могилу вскрыли 21 июня 1941 года, а на следующий день началась ужасная и кровопролитная отечественная война.

О Раушенбахе ходили легенды, что он сказочно богат, хотя в своих воспоминаниях он говорит о практической нужде. Передавалась байка о том, как кто-то из наших не слишком щепетильных сотрудников попросил его одолжить ему деньги. «А где мы едем?», – лишь поинтересовался Раушенбах, словно везде, в разных сберкассах Москвы у него хранятся немереные деньги, хотя особых денег у него не было. Он был просто отзывчивым человеком и не мог отказать.

Это была яркая и противоречивая фигура. Что в ней было основным? Потрясающая скромность, невероятных размеров, от которой окружающим казалось, что они в чём-то его превзошли, хотя на деле всё было не так. Скромность Раушенбаха не была ни хитростью, ни приёмом и, вероятно, он всех достойными считал. Ещё неизменно присутствовала ирония, с которой трудности преодолевались улыбаясь, походя. Он был чужд обычной человеческой мелочности, зависти, обид, мстительности. Он жил легко. Он ещё умел внести элемент праздничности, отчего и в будни с ним было светло. Он был постоянно окружен талантливыми молодыми людьми, и свита делала короля.

Было у него ещё исключительное свойство – не реагировать на всякий дребезг, независимо от его масштаба. Жизнь закалила его поколение насколько это было возможным, не ожесточив. Королёв с челюстью, сломанной во время допросов, и Раушенбах спокойно говорящий о том, что его спасло. Странно видеть их всепрощение и лояльное отношение к государству и людям после ужаса сталинских лагерей. Чудом возвращенные в прежнюю жизнь, они ценили её.

Была в его действиях первородная справедливость. И мы молодые рядом с ним считали, что справедливо устроен мир, и было это для нас тоже в порядке вещей. Вера согревала. В те дни наша жизнь нередко немногим превращалась в праздник, который родом из молодости и «всегда с тобой». Нам много давалось тогда рядом с ним, чем можно было воспользоваться, хотя это редко осознавалось, а жизнь несла нас чаще могучим потоком, как пловцов в аквапарке.

Между собой общались не только на работе. Вместе отмечали редкие праздники. Теоретики не умели пить. Как-то на Новый год в разгар застолья к столу руководства подскочил с ошалелым видом Витя Комаров, вызвав только ироническое замечание Раушенбаха: «Ещё один теоретик готов».

БВ поднимался выше мелочей. Его легкомысленный тон и иронические реплики в разговоре нередко озадачивали и даже, возможно, кого-то сердили, но запоминались. Себя он не афишировал. Он действовал по необходимости и исчезал зачастую надолго в верхах, решая вопросы проекта. Евгений Башкин потом не без доли лукавства отмечал, что первое время считал Раушенбаха просто жуликом. Остальные в нём не сомневались скорее оттого, что у них просто не было опыта.