Есть подозрение, что буквально через несколько месяцев эти строки будут выглядеть документом давно ушедшей эпохи: все к тому, что брачующимся придется перейти на более дешевые ручки, возможно также, что сообщения о стоимости элитных ручек в массовой печати будут выглядеть не очень уместными – а может, печатать их и вовсе будет негде. Сообщения о надвигающемся кризисе средний класс двух столиц встречает если не с радостью, то с заметным облегчением: ну наконец-то, доигрались, суки, есть и божий суд, припомнят вам еще ручку за триста тыщ. Облегчение (если не радость) базируется на простой предпосылке: это они – алчные девелоперы, биржевые спекулянты, заигравшиеся воротилы с Уолл-стрит – во всем виноваты, это они строили пирамиды, надували пузыри, попили нашей кровушки, вот теперь отольются кошке мышкины слезки.
За всеми проклятиями забывается тот факт, что спекулянты и воротилы отчасти и построили мир, где мы живем, – и если мир этот рухнет, то накроет не только воротил: они как-нибудь перезимуют – ну будет на следующей свадьбе ручка не за триста, а за три тыщи евро, а вот ликующему среднему классу, может статься, будет не на что купить сарделек к ужину. В нынешнем ликовании по поводу чужих бед много того, что Ницше называл словом ressentiment – ненависти к более сильным и успешным, – даром что сильные и успешные сделали все, чтобы этот ressentiment заслужить. Пускай Москва-Сити стоит недостроенным, лишь бы девелоперам не на что было жрать икру; подробности – в тысяче с чем-то комментариев, оставленных в ЖЖ президента компании Mirax Полонского в ответ на обращение к журналистам – дескать, братья, сплотимся в трудную минуту; того самого, заметим, Полонского, что прославился фразой «У кого нет миллиарда, могут идти в жопу».
Вот мы и идем – радуясь тому, что в кои-то веки идем вместе с девелоперами и воротилами в одну сторону, другой стороны просто нет.
20 октября 2008
Волею судеб меня снова занесло на радио – я неоднократно зарекался работать радиоведущим и неоднократно зарок нарушал. В прошлый раз я пошел устраиваться на только что открывшееся «Наше радио» от общей апатии и безденежья на пике кризиса 98-го – теперь все вышло наоборот: сначала мне позвонил Сергей Доренко, только что назначенный главным редактором «Русской службы новостей», а безденежье и апатия, видимо, наступят потом. Но есть и положительные моменты: после новостей на Gazeta.ru или «Эхе Москвы», из которых в столицах принято узнавать о мире, переключение на «РСН» действует отрезвляюще. И дело не в том, что на «Русской службе» в отличие от «Эха» не имеют обыкновения часами разговаривать на тему «Интеллигенция и власть» или «Возможно ли объединение оппозиционных сил», – дело в слушателях, которые звонят в эфир. Лояльную аудиторию «Эха» по-прежнему живо интересует, сможет ли Явлинский договориться с Гайдаром и что об этом думает Чубайс. На «РСН» звонят другие.
Как-то на неделе я включил «Русскую службу» по дороге домой – там обсуждали дело Бахминой. Ведущие вполне нейтрально рассказывали о том, как юристу ЮКОСа Светлане Бахминой дважды отказали в условно-досрочном освобождении, хотя по всем законам божеским и человеческим она должна его получить: отсидела без нарушений больше половины срока, дома двое маленьких детей, сама Бахмина на восьмом месяце беременности, и ничем, кроме хватательно-душительного рефлекса, который возникает у представителей власти при слове «ЮКОС», объяснить отказ невозможно. Ну и, дескать, что вы думаете об этом, дорогие слушатели. Позвонила женщина: «А что, ваша Бахмина контрацептивами не умеет пользоваться?» Потом мужчина: «О детях надо было думать, когда деньги народные воровала». Потом еще один: «Я сам четырнадцать лет срока отмотал и вот что скажу – вор должен сидеть в тюрьме». И так далее: «мы не понимаем, зачем эта разнузданная шумиха»; «кампания вокруг Бахминой щедро проплачена»; «правосудие должно быть неотвратимым». Я в этот момент был за рулем – мне хотелось въехать в столб.
Под занавес кто-то робко пробормотал про милость к падшим, но население страны (по крайней мере та часть, что состоит из условных слушателей «РСН») этой милости, очевидно, не испытывает: населению и самому несладко, и чувств добрых в нем давно уж никто и не пытается пробуждать. Но страшно даже не это – страшно, что им искренне кажется, будто доброе слово, просьба о помощи, любое проявление жалости, милосердия, элементарной человеческой доброты не могут быть просто так. Они обязательно щедро проплачены. Или являются частью разнузданной кампании. Или все это придумано, чтобы лишний раз пропиариться.
Читать дальше