Эндрю Ротштейн - Когда Англия вторглась в Советскую Россию

В своих воспоминаниях Янг приводит еще один пример. Коммодор Кемп (как его теперь называли) и вице-консул, заместитель Янга, находились в Петрограде в дни февральской революции и через несколько дней отправились в Архангельск. «Вокзал в Петрограде был забит солдатами, бегущими в свои деревни. Желая устроиться в поезде поудобнее, коммодор, облаченный в форму, выдал себя за английского адмирала. Несмотря на это, им с трудом удалось влезть в вагон и занять два места в обычном. купе. В коридоре было очень тесно, некоторые солдаты вскоре стали стучать в дверь и затем заглядывать в купе, что вызывало ярость вспыльчивого „адмирала“. Когда солдатам, которые, возможно, не спали много ночей, стало невмоготу справляться с усталостью, они снова вспомнили о свободных местах в „адмиральском“ купе; они настоятельно требовали впустить их. Раздражение „адмирала“ начало расти, ц тогда, чтобы избежать неприятностей, вице-консул кинулся в международный вагон и добился разрешения перейти туда. Вернувшись с добрыми вестями он увидел в купе странную картину. Двое или трое солдат сидели, в то время как „адмирал“ стоял в дверях и беседовал с ними. Выяснилось, что солдаты были легко ранены во Время беспорядков в Петрограде. Когда „адмирал“ узнал об этом, его лучшие чувства взяли верх, и он впустил солдат в купе. Они были явно смущены и чувствовали неловкость от того, что сидели в то время как английский „адмирал“ стоял. Но „адмирал“ был столь же деспотичен в проявлении своего великодушия., как и в ярости, и им ничего не оставалось делать, как уступить его требованиям. Во время остановки поезда англичане направились в станционный буфет пообедать. Узрев на прилавке бутерброды и другую снедь, „адмирал“ тут же приказал вице-консулу „купить все оптом“. После чего еда была распределена между изумленными русскими солдатами, которые могли воспринять это разве что как ниспосланное чудо…»

В воспоминаниях Янг описывает свое пребывание в Москве в период двоевластия. 1 мая он выехал в отпуск в Севастополь, где проживала семья его жены. В Москве домашней прислуге приходилось вставать в половине пятого утра и стоять в очереди, чтобы получить молоко и хлеб, в то время как их хозяева почивали в постели. Подав утренний завтрак, служанка вновь отправлялась на рынок, чтобы закупить провизию для обеда, и так на протяжении всего дня, что было довольно мучительно в летнюю пору. Еще тяжелее приходилось в сырую осень или весну, в жгучие зимние морозы. Преуспевающие иностранцы, проживая в лучших отелях и пользуясь особыми удобствами, не могли составить представление о том, как живут люди, не принадлежащие к зажиточному кругу. Обеспеченное меньшинство, однако, не испытывало угрызений совести, скупая продукты в количестве, значительно превышающем их нужды, как это выяснилось, когда революционные власти стали производить в квартирах обыски с целью изъятия излишков.

Янг, описав Россию лета 1917 года, отметил растущую дезорганизацию экономики, что он лояльно ставил в вину старому режиму, но не Временному правительству. Он очень живо воспроизводит интересный разговор, который у него состоялся в июле 1917 года с норвежским генеральным консулом в Архангельске, прожившим многие годы в саране (он сменил на этом посту своего отца). «Почему союзники не оставят в покое этих бедных русских?» — спросил он. Янг «привел шаблонные аргументы английской точки зрения о необходимости ведения войны до Конца и т. п.» Норвежец ответил: «Но они больше не в состоянии вести войну». Тогда Янг спросил, как же следует поступить союзникам в этих условиях? «Предоставьте русских самим себе, — был его ответ. — Скажите им: прощайте, дорогие люди! Мы понимаем ваши трудности, но у нас имеются свои собственные, и мы не можем больше околачиваться здесь. Покидаем вас ради своих важных дел. Но если мы когда-либо сможем быть вам полезны, дайте нам знать». Янг заключает: «Мои патриотические чувства были уязвлены, и все же в душе я соглашался с тем, что в словах норвежца есть доля истины».

Октябрьская революция в Петрограде не сразу изменила ситуацию в Архангельске. После того как мятеж генерала Корнилова против Временного правительства был подавлен, большевики в Архангельском совете 21 сентября 1917 года добились принятия резолюции, осуждающей сотрудничество с буржуазией [20] Мымрин Г. Е. Октябрь на Севере, с. 49. . При этом они имели перевес в 66 голосов против 44. Но реальная власть в Архангельске и других городах губернии оставалась в руках местных органов, находившихся под контролем буржуазии, которая пользовалась полной поддержкой со стороны офицеров-монархистов. В деревнях господствовали эсеры. Городская дума и антибольшевистские группы в Архангельском совете создали некий «революционный комитет» и осудили Октябрьскую революцию. Об этом сообщила печать, которую контролировал «революционный комитет». Лишь после нескольких дней ожесточенных обсуждений Архангельский совет 17 ноября все-таки принял резолюцию, признающую власть Совета народных комиссаров в Петрограде. Однако и после перевыборов большинство в Совете все еще сохранялось за меньшевиками и эсерами. Выборы во Всероссийское Учредительное собрание в декабре вновь показали, что, хотя большевики располагали абсолютным большинством в рабочих районах Архангельска, в целом в городе и по всей губернии антибольшевистские партии получили подавляющее число голосов.