Иван Ваганов - Сталинград – от поражений до победы. (Из дневника парторга)

– Покрышечка бывала в передрягах. Видать не одну тыщёнку километров отмахал. – Он ещё раз пнул в покрышку. – Накачано что надо. А как остальные, посмотрим. Ага, ага! – изо всей силы ударяя по следующей покрышке, бормотал Дементьев. – Видать водитель с душой был, – сделал он вывод и в один миг оказался в кабине. Ступни ног привычно встали одна на педаль тормоза, другая на кнопку стартера. А широкие ладони рабочих рук легли на баранку.

– И здесь всё на своем месте, – проверив тормоза и зажигание, сказал Дементьев, ловко выскочил из кабины и стал внимательно осматривать мотор.

Ощупав каждую трубочку и винтик, неторопливо вытер руки сухой тряпкой и, довольный уходом за машиной, вытащил из кармана кисет. Развернул его, угостил всех крепким самосадом. Рассказал анекдот, показал фотокарточку любимой девушки, полевода колхоза, и, сунув вещевой мешок под сидение, молодцевато подошёл к осанистому плечистому сержанту.

– Товарищ командир орудия, водитель Дементьев прибыл для продолжения службы.

– Следовало бы в первую очередь представиться, а потом в машине копаться, – строго заметил Шабалин.

– Виноват, товарищ сержант, – Дементьев щёлкнул каблуками и приложил пальцы к виску, – душа по технике натосковалась. Не утерпел, – ответил он, озорно сверкая открытыми, добродушными глазами.

Подтянутый, чисто выбритый, в начищенных до блеска сапогах, в сдвинутой чуть на бок пилотке, разбитной шофёр по душе пришёлся сержанту. Но он всё же искал предлога к чему бы придраться, чтобы осадить слишком языковатого солдата. Из-под ухарски сдвинутой на бок пилотки выбилась прядь русых волос. Она-то и явилась подходящим предлогом. Нахмурив брови, Шабалин сурово посмотрел на Дементьева.

– Вам известно, что солдат не дьячок?

Дементьев промолчал.

– На передке бывали? – не снижая сурового тона, спросил Шабалин.

– Приходилось и на переднем крае бывать. А больше всего по кюветам валялся. Наше дело шоферское, прижмёт стервятник к земле и не выпускает. В этом году в трёх местах меня продырявило. Да и машин не одну угробил. Последнюю под Изюмом оставил, а сам на четвереньках выбирался. Так что и на передке бывал.

– Ясно, – ответил сержант и повернулся ко второму солдату, стоявшему чуть в стороне.

Это был солдат лет тридцати пяти, среднего роста, плотно сколоченный, с красными воспалёнными от бессонницы глазами, томным задумчивым взглядом. В складках загорелого продолговатого лица застыла не то неоконченная мысль, не то тревога.

– Семенихин. Петр Семенихин, – не соблюдая устава, представился он сержанту.

– В боях участвовал?

– Какие там бои? Необученные мы. В запасном, под Воронежем, неделю подергали и толкнули к вам.

– А сам откуда?

– Да Воронежский и буду. Кузнец я. В колхозной кузне работал. А тут, на тебе, воевать пришлось.

– Ничего не поделаешь. Война – тоже работа и, пожалуй, не легче кузнечного ремесла.

– Как знать, – ответил Семенихин и замолчал.

(Из дневника И. М. Ваганова.)

…Прошло десять дней. Десять дней постоянных боёв. Круглые сутки в небе кружили немецкие самолёты, постоянные бомбёжки и обстрелы разрушали коммуникации, вызывали значительные потери среди личного состава и боевой техники. А вокруг горели города и сёла, горела донская степь.

Пропахшие порохом и степною гарью солдаты попятились. Оставили один хутор, второй, станицу, город. В один из напряжённых дней расчёт Шабалина придали лейтенанту Файзулину для прикрытия переправы на реке Чир.

– Стоять придется насмерть, – прощаясь с расчётом, сказал командир дивизиона.

– Постараемся выстоять, – как всегда спокойно ответил Шабалин.

– Насмерть! – произнёс Семенихин, когда скрылся командир дивизиона. – Легко сказать стоять насмерть. Против танка и самолёта с трехлинейкой, так и получается, смерть, а больше ничего. От нашей пукалки не ахти какая польза. – Он с недоверием посмотрел на пушку.

– Это ты о чём говоришь? – спросил Шабалин.

– О том, что с голыми руками мы против немца стоим. Вот и приходится всё отступать и отступать. Половину России так, за спасибо, Гитлеру отдали, – с болью в сердце сказал Семенихин и стал скручивать папироску.

Я стоял чуть в стороне среди солдат, которым предстояло, возможно, умереть на пологом берегу степной речушки, но дать возможность основным силам уйти от удара врага. Оказавшись невольным свидетелем такого разговора, я просто не нашёлся, как ответить. Возможно, не надеялся потому, что уж слишком от души были произнесены Семенихиным эти горькие слова.