Скоро будет двадцать лет с тех пор, как я покинул родителей. За эти двадцать лет я могу по пальцам пересчитать, сколько времени провел с моими стариками. После того как отец отправился в рай, забота о жизни матери и уход за ней в болезни стали обязанностью моих братьев и сестер, я же упустил моменты этих горьких забот. Все мечты моей матери были о том, чтобы я приехал к ней из-за тридевяти земель, и это стало для меня стимулом оставить работу и немедленно отправиться в путь.
Мать всю жизнь страдала от ипохондрии и от своего взрывного характера, и на склоне лет на ее лице так же трудно было увидеть радость жизни. Только когда мы с женой вернулись, на ее изможденном болезнью лице, как цветок эпифиллюма [13] Растение семейства кактусовых, произрастающее в тропических зарослях Америки и Мексики, с крупными яркими цветами.
, ненадолго расцвела радость.
Мать была неприхотливым по жизни человеком, она привыкла к лишениям, и даже постарев, не имела завышенных требований к еде, одежде и прочим благам. Сидя у ее постели, я слушал ее рассказы о прошлом, ее воспоминания о давно минувших днях – для нее это была самая большая радость в старости. Отец уж далеко ушел, а она все еще не забыла его увлечения игрой в карты, все еще злилась на него за пренебрежение семьей, осуждала и клеймила за то, что он заставил ее бросить работу и сосредоточиться на домашних делах. Что до насилия, которое она когда-то совершала надо мной, то молчаливыми вздохами она тактично выразила свое раскаяние. В этот момент скрывавшаяся в глубине времени любовь всплыла на поверхность, как водоросли, и все многочисленные, упорные заблуждения матери постепенно отступили, стоило ей взглянуть в глаза детей.
После смерти мать превратилась в бабочку, черного парусника.
Ее устным завещанием было, чтобы я позвал даосов, которые провели бы по ней трехдневный молебен. Это было последнее испытание, которому она нас подвергла, древний сюшуйский траурный обычай – проверка потомков на преданность.
На церемонию приехали близкие, друзья, однокашники, знакомые – все они прибыли проводить мать в последний путь, несмотря на адский зной. Треск разрывающихся хлопушек стал для нас сигналом опуститься на колени и приветствовать всех, кто явился, чтобы почтить ее память. Двадцать четыре часа без перерыва несли мы вахту в траурном зале, в скорби и печали ожидая треска разрывавшихся хлопушек. Время от времени даосы, явившиеся на церемонию в полном облачении, с чувством читали заупокойные молитвы, избавлявшие ее дух от загробных мучений, а мы с братьями, сестрой и всеми прочими потомками отбивали все эти незнакомые предписанные земные поклоны под ритм гонгов и пение сона [14] Духовой язычковый музыкальный инструмент. Изготовляется из твердой древесины лиственных пород деревьев.
, под взмахи пятицветных траурных флагов. В лучах палящего солнца пот стекал с меня ручьем, я устал и измучился, все конечности затекли. Этот утомительный, бесконечный обряд чтения молитв над умершей был самым жестоким испытанием, которому подвергла меня семейная любовь. Когда у меня уже не осталось сил держаться, я вспомнил одного своего друга.
Несколько лет назад он заботился о матери, тяжелая болезнь которой привела ее в больницу. Болезнь была неизлечима, самые блестящие врачи и лучшие лекарства не могли дать ей надежды на жизнь. Только благодаря неусыпной заботе близких жизнь больной продолжалась в безнадежности, но ухаживающий за ней сын вдруг выбился из сил и был сражен внезапным инсультом, после которого больше не очнулся и трагично ушел раньше матери. Друг был в полном расцвете сил и так неожиданно, без малейшей причины, простился с матерью и друзьями. Я получил трагическое известие утром, по мобильному телефону, в далеком Гуандуне, и в первый момент не мог поверить в услышанное – эта логика противоречила законам жизни и была самой горькой в мире трагедией.
В палящем зное, шуме, хаосе полный фимиама погребальный зал был местом, где жизнь расходилась со смертью, границей между инь и ян. На улице был зной, как на Марсе [15] В китайском языке Марс – «Огненная звезда».
, жара могла бы спалить все травы и деревья в горах. В этот момент я и увидел того черного парусника. Бабочка грациозно порхала прямо над гробом матери. Я следил за ней, а она не боялась людей, как будто траурный зал был дикой степью, усеянной свежими цветами, аромат которых она учуяла. Бабочка кружилась прямо у меня перед глазами, не уставая и не ведая опасности. В те бесконечные, скорбные, гнетущие три дня я видел, как она вновь и вновь появляется в траурном зале и летает у меня над головой.
Читать дальше