Елена Луценко - Как было и как вспомнилось. Шесть вечеров с Игорем Шайтановым

Его жена прожила удивительную жизнь. Она происходила из семьи Золотиловых, людей состоятельных, имевших большой дом на теперешней улице Гоголя. Рано осиротела и была отдана дядей в московский институт благородных девиц, кажется, Мариинский. Рассказывала много интересного о том, как девочек там воспитывали, и на всю жизнь усвоила понятия долга, чести и правила достойного поведения. После окончания института вернулась в Вологду. В годы революции и Гражданской войны нашла какую-то работу, и тут повстречала своего первого мужа. Он был назначен торговым атташе в Стамбул, и она несколько лет прожила в Турции. Затем вернулась с мужем в Ленинград и через некоторое время овдовела. Нашла работу секретаря-машинистки в Академии наук, кое-как перебивалась. В это время ее и нашел П. Иванов, который был к ней неравнодушен еще с детских вологодских времен.

Они приехали в Вологду во второй половине 1930-х годов, а в 1937 году П. Иванов был арестован. Веру Павловну долго не хотели брать ни на какую работу. Жила продажей некоторых ценных вещей, которые у нее еще сохранились. Наконец удалось устроиться судомойкой в вокзальный ресторан, а затем и получить повышение – ее назначили кастеляншей. Началась война, из осажденного Ленинграда поступали изголодавшиеся люди, которых прежде всего кормили на вокзале, и Вера Павловна принимала в них самое горячее участие, сопровождала в госпитали, иногда присутствовала при последнем вздохе. Вскоре после войны ее муж был освобожден из лагерей, и она смогла к нему поехать. Жизнь в Норильске была не из легких, но она считала необходимым делить ее со своим мужем.

Пережив обоих мужей, пережив сына и внука, Вера Павловна скончалась в возрасте 91 года в доме для престарелых в Молочном. Для меня она навсегда осталась примером стойкости, умения переносить трудности, верности своему долгу и просто красивой во всех отношениях женщиной. Такие люди не забываются.

Да, что-то было лучше, но многое было и хуже. Хорошо, что память удерживает больше положительных моментов и издали все рисуется в розовом свете. Наверное, это еще и потому, что «молоды мы были», что «искренно любили», что «верили в себя», как поется в одной замечательной песне.

2006

Проверенный мемуарный прием – начать с первой встречи и с первых впечатлений.

Где мы могли встретиться с Ириной Викторовной, я предположить могу. Либо у них в комнатах над рестораном «Север»… Я их почти помню – коридор, нумера. Для середины XX века что-то архаическое – из какой-то предшествующей жизни.

Либо у нас – жилище вполне советское и по постройке, и по быту: четырехэтажное здание студенческого общежития над Золотухой на улице Лермонтова – с квартирами для преподавателей в крыльях. Однако и в комнатах, куда вход был прямо из коридора, преподаватели тоже жили.

Так что по крайней мере с местом действия есть некоторая определенность, но для впечатлений от первой встречи, увы, был слишком мал, и как в свои два года впервые увидел «тетю Иру», не запомнил.

Они с Виктором Васильевичем были люди не местные – ни по происхождению, ни по учебе. В более поздние годы приезжие среди преподавателей встречались все реже, но тогда – и пяти лет не прошло после войны – людская масса была в движении. И не только это: выпускник вуза ехал туда, куда его распределили. Так приезжала молодежь, нередко оседая на всю оставшуюся жизнь.

Среди людей старшего поколения многие приехали не по своей воле. Таких было немало в здании над Золотухой. В квартире, где я родился, в комнате напротив поселился писатель-пушкинист Виктор Гроссман. Для него это был перерыв между лагерями. Из второго лагеря он тоже возвратится, чтобы вместе с Виктором Гурой стать одним из трех основоположников вологодской писательской организации. Я его помню, естественно, в годы гораздо более поздние.

А вот годам к семи, обнаружив некоторые способности к игре в шахматы (они не разовьются за пределами детских лет), я брал доску и спускался вниз, где позади двух гипсовых комсомолок-спортсменок стояли скамейки. На одной из них мы молчаливо двигали фигуры с – я сейчас бы сказал – пожилым господином. Я совершенно не помню, чтобы мы с ним разговаривали или чтобы я как-то к нему обращался. Я знал только фамилию – профессор Гуковский. Сейчас я знаю, что его звали Матвей Александрович, что он – известный историк, брат еще более известного филолога, что вскоре после выхода в свет первого тома «Итальянского Возрождения» он был арестован, выслан из Ленинграда, посажен, потом на какое-то время оказался в Вологде.