Евгений Катков - Собеседники

Обличенный царь вспылил, обругал пророка, впрочем, ограничился угрозами, а там, скрепя сердце, и согласился отдать деву, но на своих условиях. Хрисеида хороша —

«в душе я желал черноокую деву

В дом свой ввести, предпочел бы ее и самой Клитемнестре,

Девою взятой в супруги, ее Хрисеида не хуже

Прелестью вида, приятством своим, и умом, и делами!

Но соглашаюсь, ее возвращаю, коль требует польза:

Вы же мне в сей день замените награду, да в стане аргивском

Я без награды один не останусь: позорно б то было;

Вы же видите все – от меня отходит награда».

(Ил.1.115—120)

Агамемнон соглашается уступить, но требует соблюдения своих прав, своего достоинства, – нехорошо воинам обирать царя, необходима соответствующая замена «трофея».

Ахиллес возражает.

«Мы (сейчас) не имеем нигде сохраняемых общих сокровищ.

Что в городах разоренных мы добыли, все разделили.

Снова что было дано, отбирать у народа – позорно!

Лучше свою возврати в угождение богу. Но после

Втрое и вчетверо мы, аргивяне, тебе то заплатим,

Если дарует Зевс крепкостенную Трою разрушить».

(Ил.1.125)

Мол, мы твои желания удовлетворим, но позже, после нашей победы, царь! Сейчас не нужно устраивать передел имущества, воинам также нехорошо возвращать трофеи. И потом, кто же будет возвращать! Хрису отказал ты по жадности и надменности общеизвестным, навел беду, теперь же сваливаешь дело на народ, на «добродушных ахейцев»…

Температура спора быстро повышается, возможно, они так и разговаривали, эти античные полевые командиры. Агамемнон, впрочем, более сдержан, страхом ли, положением ли… Ахиллес лепит гневные слова без оглядки: «Славою гордый Атрид, беспредельно корыстолюбивый».

Дальше – больше. Оппоненты скоро оставляют материальную сторону дела, обращаются к моральной. Перед нами две версии позора.

«Главком» Агамемнон представляет и отстаивает права царя, объединившего всех греков. Ахилл тоже вроде бы искренне «болеет за народ». Сам народ при споре начальствующих, безмолвствует, словно великая рыба. В споре же, несомненно, открывается второй план давнего противостояния, обнажается давняя личная вражда.

«Быстро к нему обратясь, вещал Агамемнон могучий:

Сколь ни доблестен ты, Ахиллес, бессмертным подобный,

Хитро не умствуй: меня ни провесть, ни склонить не успеешь…»

Богоравный Пелид вольно или невольно вынуждает царя проявить слабость. Это невозможно. Царь в ярости спешит заявить свою волю:

«Если сейчас же

Не удовольствуют меня новою мздою сами ахейцы,

Столь же приятною сердцу, достоинством равною первой,

Если откажут, предстану я сам и из кущи исторгну

Или твою, иль Аяксову мзду, или мзду Одиссея;

Сам я исторгну, и горе тому, пред кого я предстану»

(Ил.1.130—135)

Агамемнон, переходя в наступление, сразу предупреждает возможную коалицию «прочих великих», и здесь же – неприметный жест к миру:

«Но об этом беседовать можем еще мы и после,

Ныне займемся делом: кто повезет гекатомбы и деву ко Хрису?»

Нет, таким образом закончить распрю Агамемнону не удастся. Ахиллес оскорблен и возмущен до глубины души:

«Царь, обличенный в бесстыдстве, коварный душою мздолюбец!

Кто из ахеян захочет твои повеления слушать?»

Кто будет воевать под твоим началом! Ахиллес напоминает, почему он под Троей до сих пор «подымает тягчайшее бремя томительной брани». Не из ненависти к Троянам, не для грабежа, – при разделе добычи «дар богатейший тебе, а я с малым, приятным в стан, не ропща, возвращаюсь, когда истомлен ратоборством…»

«Нет, за тебя мы пришли, веселим тебя мы на троянах,

Чести ища Менелаю, тебе, человек псообразный!»

Вот возьму, и отчалю от вас, – сейчас же!

Речи Ахиллеса оставляют сложное впечатление. С одной стороны, он слишком вольно переходит в споре от себя на народ, «ахеян добродушных». Ниже он сам признается посольству ахейских героев, что искал, конечно, своей славы в этой войне. С другой стороны, ввиду дальнейшего повествования его трудно, пожалуй, невозможно заподозрить в стремлении захватить власть. Политический аспект ссоры просто неразличим для этого «ахейского харизматика», поскольку на месте политики у него располагаются какие-то архаичные принципы благородства, доблести и боевого товарищества. Возможно, некоторые специалисты найдут здесь приметы противостояния царских Микен и провинциальной Фтии, о чем будут консультироваться у других специалистов, гадающих на костях, обломках старых черепков и окисленной меди. В нашем тексте очевидно, что Ахилл с изумительной свободой высказывает царю всех аргивян свои замечания. Также и Агамемнон решительно ставит его на место, собственно, что ему остается делать? В царском деле незаменимых людей нет.