Григорий Вильчек - Всеволод Вильчек. Послесловие

Напиши, Толюн. Или хоть позвони. Сева. 7.V.

P.S. (Здесь сначала о делах – А.Л.) 3000 – не тираж, а моим издателям сейчас важно прощупать спрос, поскольку (если не грянет гром и т.п.) они хотят готовить массовое издание. Меня их эйфория порадовала, но и огорчила, поскольку я уже написал такие стишки, посвященные книжке:

В примечании к письму об издании книги Сева написал так:

Но обложка такая – не потому, что бумагу мне дала

Патриархия; тут другая причина:

А вот тоже из архива. Автограф-посвящение, который Вильчек оставил на титульном листе книжки «Искусство и аудитория» (М.: Издательство «Знание», 1978):

Сева часто меня удивлял. Вот несколько запомнившихся эпизодов, проявившихся в памяти.

* На моей свадьбе в Норильске («Ресторан закрыт в виду проводимого мероприятия») один-единственный гость сидел в валенках. «Ты кто, Дед Мороз?» – «Нет, я – чтобы меня не тащили танцевать». Вот чего он терпеть не мог. Зато мечтал: «Позимовать, подумать, пописать».

* Совсем недавно: «…прочитал заново всего Евтушенко». – «Зачем?» – «Хотел сравнить старое восприятие и… старческое». – «Ну и…» – «Две трети – на троечку». – «А треть?» – «Навсегда». – «Это же несколько томов!» – «Ты прав». Раньше так быстро не соглашался. Ставил Галича на две ступеньки выше, чем Высоцкого (а я их – рядом).

* В разгар перестройки вдруг написал письмо в ЦК КПСС: недооцениваете, товарищи, ситуацию; надо немедленно брать власть… у Советов. Вся власть – парткомам! Так – честнее.

Ответа из ЦК нет. Я читаю оставшуюся копию. Иногда поднимаю глаза, а по его, потемневшим, вижу: никакая это не шутка.

Он: «Ты себе не представляешь, что может начаться. Я о стране думаю. Не хочу дожить до гражданской войны. Они ничего не понимают, или не умеют, или мерзавцы. Или надеются на чудо… Чуда не будет. Будет бардак, какого свет не видел».

Он его видел. И думал не о себе. Когда понял, что ответа не дождется, сдал партбилет.

* Очень любил ружья, ножи, кинжалы. Был счастлив, когда получал в подарок что-то оружейное. С удовольствием работал руками, хвалился собственными поделками – пепельницей, трубкой, рукоятью ножа (дерево, рог) – всяким успешным рукодейством, освоенным ремеслом.

* Безудержно врал о своих победах на ринге, о найденных грибах-чемпионах, о выловленных гигантах в речке, которую переходил по камням… Остановить его не удавалось, чувство меры изменяло… Может, не врал, а выдумывал, оставаясь ребенком, как и полагается мудрецу?

* Автомобиль знал теоретически, водитель был плохой. Руководитель – отличный. Мог быть предводителем – без каких-либо усилий влюблял в себя самых разных людей: моего (потом его) соседа, отсидевшего за дело, политическое и кровавое; охотника-промысловика (сошлись на склонности к созерцанию природы и предпочитанию водки при любом выборе); своих начальников и подчиненных (если повышал голос – только дома; на ком-то надо же разряжаться;).

* Никогда не затевал больших библиотек. Одно время, не так уж давно, пользовался – дома – небольшим шкафом. Зато непрочитанного там, похоже, не было.

* Неожиданно в телефонном разговоре:

– Если понадобится хирургия, не сомневайся, деньги найдутся… Да брось ты, Толюн! Просто… нас осталось так мало.

Последние года два он звонил регулярно (из-под Москвы – под Питер), примерно раз в месяц. И голос его раз от раза теплел. Очень уж сходились, вглядываясь в то, что происходило за окнами.

А в последнюю встречу – у него в Жаворонках (он еще работал) признавался:

– Боюсь остаться без мобилизующей должности и без постоянной включенности…

– А если бы все же освободился… Тебе есть что повспоминать…

– Мемуары – вряд ли. Может быть – эссеистика… (С полувопросительной интонацией).

Жаловался, я бы сказал, скромно. Замечательно смеялся. Замечательно возмущался (бесчестностью, беспринципностью, лакейством – и пр.). Иногда видно было, когда каждый шаг давался с трудом. Иногда морщился, как от боли, услышав, что имярек повел себя как подонок. А он в него верил, радовался успехам…