Юрий Бевзюк - Тандем по праву лет

С какого это, простите, х…`а, чуждые русскому слуху звуки в «ноутбук», «копмпьютер», многомиллионно на дню в стране повторяемы?! – (Скажу, по «секрету», сразу – с «американского»)…

Гневливым сим вопросом заканчиваю свою над книгой работу… но он у меня с самых тех пор, как рыночный прибой погнал к нам сию чудо-технику забугорную (от техники наведенья ракет – будущей нашей возможной смерти – сопротивлением промедлим если!.. а велико уже промедление!, – от техники будущей смерти сдача нам – и, пожалуй, всем – жалкой мелочью…

Вот так совсем нежданно – но вполне обусловленно! – лингвистический экскурс этот оказывается изрядным вкладом в оборону Родины: в защиту ее духовно-языковых основ…

Взмученным половодьем рыночной отрыжки электроники (которым, пожалуй, на треть века отдалил свою гибель капитализм, – зато всеобщий «кирдык» приблизил сильно!) – в нашу речь повседневную сие хитроумно-затейливо-лакейское «троянство» проникло…

Тем не менее по-человечески жалко несколько англоговорящих мне: nоtebook у них обозначение аж трех сильно различных предметов (так у них, бедных, и «ум за разум» заедет!): – записной книжки обыкновенной, того, что у нас «блокнот», – и сей хитроумной электронной бестии (критически полезной однако мне – отсюда, где только и может выжить мышление!, – не смог бы без компутера-нотбука сие, дорогие и братья и сестры, – до вас я бы донесть)…

У нас же, русскоговорящих, записная книжка, кою при нужде шпионской сугубой можно, извините, и в задницу свою засунуть, блокнот и нотбук (при всем старании не всунешь!) – словом, предметы не спутаешь… Однако – умнее мы англосаксов! Вот только бы нам избавиться от языковых подражний им рабских…

…Чтоб сложность страшную прошедшего представить – т`о надо в нём суметь понять, – что мироспасающим в грядущем станет… А понимание всегда из настоящего – из череды мгновений бесконечно малых, составляющих реальность: то колесо событий, обстоятельств, которым прошлое в грядущее врастает…

При равной остроте ума, объеме памяти, воображении достаточных, самостоянии характера, – надо еще в разлом времен попасть, познанью счастливо (отнюдь не личное то счастье!, – ему, наоборот, контрарное) – как вот, допустим, я: рождением в конце 39-го смог с властью, где-либо- когда подростку за две недели еще до 15-ти, восьмикласснику, максимальной, возможной лишь в те последние полтора года излета сталинщины), – смог с властью той уникальнейшей т`аки с честью справиться… что вот сейчас мне позволяет прошлое сполна понять – и сделать, главное, – впредь оптимистические экстраполяции…

…На самом излете сталинщины, через полтора года после смерти самого вождя, – совершенно нечаянно на еще подростка меня навалилась в начале восьмого класса над самой крупной школой в крае та уникальная, только тогда возможная власть, какую сейчас нельзя и представить (не только над школьниками-сотоварищами – и на два класса даже старше!, – но и – значительным моральным влиянием – и над директором слабым и над учителями: за что вскоре же пришлось расплачиваться: – мстило мне учительство в 10-м классе за ту, давно не представимую уже для школьника, власть, – лишив, более чем кого достойного меня, – более чем заслуженной «медали»… Тот совершенно бескорыстный, совершенно не представимый сейчас, энтузиазм, какой мне напоследок довелось в школе создать восьми-девятиклассником, – требованием лишь выполнять комсомола устав, – невозможно нынешним даже 72-тидвухлетним, младше меня лишь на год-два, – даже и представить!.. …Но был оборван внезапно в конце 56-го марта дебильным Хрущева докладом «под занавес» съезда КПСС 20-го… Еще до конца учгода в школе инерцией порядок, мною в 8-м классе, полтора года назад, заданный – в еще действовавшем излетающе последние месяц-два поле «сталинщины»! – держался, мне уже после 9-го класса поход 58-мидневный (судьбоносный для меня) до Хабаровска тайгами, с Сидатуна по Иману и Уссури сплавом уникальный (сейчас такое невозможно и представить!) летом 56-го еще удалось организовать. …С сентября 56-го в школе – полный развал: с меня на бюро райкома в феврале 57-го спрашивают (пришлось мне согласиться и в 10-м классе на зам комитета комсомола секретаря) – я и сказал: учителя по-прежнему уповают на команду, а время то миновало, – не хотят, не могут развиваться, убеждением действовать, пример собственный давать; директриса Бевз Александра Павловна, сидящая со мной рядом, – просит таких учителей назвать – простодушно (не «провокационно» ли? «Сжигая» за собой конформизма мосты!) троих таких называю!!! …Дальнейшее мог бы и представить (будь по природе конформист я! Будь то есть я – не я!) – если бы не спонтанно-подсознательная (моральная, для себя) необходимость-обязанность за прошлым (тогдашним) мосты сжигать! Дабы иметь теперь моральное право, более полувека спустя, – в будущее путь другим прокладывать (собственного мало осталось) …Трудненько, понятно, было мне в лет-то всего 17 заранее, в момент, – последовавшую от учительства обструкцию представить – за то в благодарность, что порядок для них два учгода сначала создавал, – и до конца 55-56-го учгода, даже после сокрушительного Хрущева доклада, – уже лишь инерцией, мною заданной, тот порядок-энтузиазм держался (повторяюсь, – но в другом ракурсе): сразу же после того бюро (в конце февраля райкома комсомола) началась меня учительством травля, я на неделю в марте даже прекратил занятия посещать, – за что, не за знания, «физик», парторг школы, и директриса-«англичанка» (на бюро за язык меня потянула, провокаторша выставили в третьей четверти мне «тро`яки» (хотя по физике-то я зачастую так – проще! – решал задачки, что «физик» сам, имея решения в конце своего задачника, не мог разобраться) … Накрылась, ясно, моя «медаль»… Ну да ладно! Тогда бы совсем «свел с ума» отца: уже осенью, вскоре после того похода уникального, полторы недели и занятий в сентябре забравшем, – объявил я дома дурацки в «институт» сначала не поступать, на завод податься… что тут и дома и в школе началось!.. А была бы медаль – только вот сейчас начинаю причину подсознательную своего заявления на том бюро до конца понимать! – и не пошел бы в «институт» без экзаменов я (дабы на «собственную блевотину», тот же комсомол – от которого в девятом классе начал уставать, поняв, что всё движется моим давлением, моей командой, – ну, а после того Хрущева доклада архидурацкого, – одна лишь «шкурка», как после линьки у змеи, – одно лишь лицемерие осталось; – на собственную блевотину, назад, – в ту же систему командную (царившую, всё загнивая, до самого в конце 91-го Совсоюза распада, 34 года еще, – чтобы в совсем уж перейти криминал, – на наших вот глазах, вот теперь, в конце 2012-го – и два-три-четыре года еще – отгнивающий) … Никак не мог назад, на собственную блевотину, я возвращаться – и поступок «рубиконный» тот, то заявление на бюро, мне «медаль» отсекавшее, – только сейчас постигаю окончательно!.. Уж если бы я пошел на завод в работяги и «с медалью» – никто бы меня тогда не понял, – а главное: – отец, в того времени «достигаевского» подвластии, в детях тщеславный весьма, – мог бы совсем «съехать» с ума, – главное… Он и так не съехал едва ль, бедняга… Трудновато было мне всей махине психики общественной тогдашней достигаевской противостоять… …но выстоял, ничем не поступился в той первой важной (и главной!) жизненной коллизии – не уступил конформизму я…