Юрий Бевзюк - Тандем по праву лет

С Солжем же у меня счеты давние… Его отсыл за границу в начале 74-го глупейший – явился последним для меня довеском подать на выход из партии заявление: оскорбительно было моему разумению числиться в партии со столь маразмным управлением! …Тогда кончался второй год моей самоссылки одиннадцатилетней – в Совгаванском госпромхозе бедовал промрабочим, то бишь «штатным» охотником… И пролетело не мало – не много, – 20 лет… В моем, «расстриги-коммуниста» – всяческими чудесами год пятый – распоряжении не более-не менее, как год-два сначала краевая партийная газета, в ней 18 июня 1994-го опубликована в «колонке редактора» (с моей маленькой даже фотографией – а напротив моей на 2-й страницы фотки – с 3-й, с фотки чуть побольше молодой еще, совсем не полный еще Сергей Степашин смотрит! Глава тогда ФСБ такой молодой – на месте «железного Феликса», подумать только, – ЯГОДЫ, ЕЖОВА, БЕРИИ – приморцев тогда осчастливливал своей персоны посещеньем: пиджак распахнут ветром, галстук на отлете… Земляк он, оказывается, – со Второй Речки… узнал недавно из очерка «Мальчик с Татарки» Василия Авченко) … Итак, в еще ежедневной, еще в 75 тысяч тиражом газете, – статейка моя к приезду Солженицына «Принимаются только наличные», весьма важная. …Вкратце свои касания витруальные с возвратившимся с триумфом, знаменитым изгнанником перечислив и оценив: «…Солженицыну я был за его «Ивана Денисовича» признателен, очень сочувствовал его отважному прорыву к гласности…», – … прогноз-приговор ему впредь (вполне осуществившийся!) вынес: «Правда, как стал Голос Америки мне доносить в тайгу голос его торопливо-ехидный, высоковатый для сильного мужчины, – меня… сразу насторожила его не совсем честная, явно небескорыстная историософская наивность, и паче – попахивающий предубежденностью классовой, прямолинейный реставрационный пафос… Помню, сразу коробил меня и ернический тон, с каким он долгое время читал «Март семнадцатого» – не соответствовавший трагизму революции, тяжести и необходимости… …Но на недавней пресс-конференции во Владивостоке тон и даже тембр его голоса меня восхитили: только приветствовать можно его обещание помогать родине в столь сложные времена… Однако опасаюсь, что его в будущее вклад будет несоизмерим с им в прошлом оставленным. К сожалению, А.И. верен остался антикоммунистической прямолинейности своих высказываний и по миновании исторического перевала, – когда она потеряла актуальность, – главное же – оправданность… По букве коммунизма можно было бить, когда ею прикрывалось корыстное безразличие к его духу… Теперь же, когда людишки те же сбросили ставшие им слишком тесными те славные доспехи, – Солженицына антикоммунистическое витийство – пальба не по неприятелю: по пустому месту (ради внимания страны от компрадорства отвлечения! —) … Время… не покаяния требует (к коему А.И. взывает): к бывшим беспринципным и большей частью невольным злодеям сие лицемерное обращение бесполезно, – к бывшим искренним «строителям коммунизма» (курсив мой теперь —) кощунственностью своей – вредно, – время требует… приведения взглядов и высказываний самого Александра Исаевича к реалиям исторического момента. Иначе, боюсь, сам от станет еще одним шумовым, отвлекающим фактором. … В любом разе, впрочем, как и всегда, ни прошлые (неоднозначные, мягко сказать! —) заслуги, ни авансы и кредиты доверия, – ни поддержка сильная извне – не в помощь ему теперь… Теперь только наличные принимаются здесь – и впредь!»… Как «в воду» глядел аз 20 лет назад…

Много многознающих – но мало многопонимающих, – но немногие многопонимающие много и знают… 01.24

Такие стихи интересны, где эстетика слита со смыслом тесно, – и тем интереснее, чем теснее…

Пробойные афоризмы – в смысле «мой стих трудом громаду лет пробЬёт», – но лишь в намереньи у Маяковского – один из моих учителей, безусловно (сам сократил свои леты он!), – НО В СВОЕМ ВЕЛИКОМ навсегда ОСТАЛСЯ ОН ВРЕМЕНИ

Характер у меня властный, в симпатиях узковатый, – но смалу было достаточно ума соблюдать такт: меня любили или чтили во всех коллективах (за исключением в первые школьные годы училок – и в отрочестве окатовских шпанят, в то лето-осень боевые, горячие для меня 53-го, отведавших достаточно моего кулака резкость в конце моего тринадцатилетия – начале четырнадцатилетия)…

И когда, за две еще недели до 15-ти, на мои плечи, впрочем, уже и физически неслабые, легла тяжесть немалая сакральной (в последние – излетающие – полтора года сталинщины уже после смерти вождя) комсомольской власти в школе 27-й громадной (на Чуркине, в районе Владика Первомайском: триста комсомольцев, более двух тысяч учащихся), – я применял ту «эпохальную» (эпоха еще позволяла излетающая!) власть тактично весьма, строго по комсомола уставу, ни малейшей отсебятины (вот как теперь и рифму применяю)…