Александр Ушаков - Ататюрк - особое предназначение

С самого начала своей революционной деятельности он думал не только о своих амбициях, но и о судьбах страны.

Проникнутый страстной верой в прекрасное будущее, он много и красиво говорил о самопожертвовании и желании драться за свободу.

Его страстные проповеди производили впечатление, и у него появилось собственное окружение, готовое слушать его в любое время и по любому поводу.

Что-что, а поговорить Кемаль любил, и, распаляясь, он все чаще вел себя так, словно был не скромным работником штаба Третьей армии, а по крайней мере претендентом на престол!

И в один прекрасный вечер он договорился до того, что стал раздавать своим слушателям государственные посты в предполагаемом им правительстве и место премьера обещал близкому к нему Нури.

– А кем будешь ты? – улыбнулся тот.

– Человеком, который назначает премьер-министров! – ответил Кемаль.

Пройдут годы, и Нури спросит президента, помнит ли он ту беседу.

– Помню, – пристально взглянет на него Кемаль, – как помню и то, что ты мне тогда не поверил!

Смущенный Нури только виновато разведет руками…

Слышали ли его критику лидеры «Единения и прогресса»?

Да, конечно, слышали, но особого внимания на нее не обращали.

Да и зачем?

Они сами выступали за свободу и не собирались лишать права на нее другого человека.

Во всяком случае, пока!

После того, как получивший звание майора Кемаль был назначен военным инспектором линии Салоники-Монастыр, лидеры «Единения и прогресса» доверили ему осуществление связи между своим штабом и расположенными на этой ветке филиалами.

Возможно, это и на самом деле было очень важно, однако сам Кемаль не испытывал ни малейшего восторга от такого доверия к себе.

Да и какой там мог быть еще восторг, если его, как ему, во всяком случае, казалось, намеренно удаляли от главных событий!

А они действительно приближались, и после того, как весной 1908 года Австро-Венгрия получила концессию на строительство железной дороги к Салоникам, а Россия и Англия намеревались ввести в Македонию десятитысячную армию, младотуркам не оставалось ничего другого, как только сыграть на опережение.

3 июля комендант гарнизона небольшого македонского городка Ресна майор Ахмед Ниязи-бей ушел со своей знаменитой четой в горы и оттуда прислал отчаянное письмо султану, полное угроз и оскорблений.

Вслед за ним в горы ушла и другая чета во главе с Энвером, и уже очень скоро восстанием была охвачена почти вся европейская часть султанских владений.

После того как Энвер заявил на всю страну о начале революции, Кемаль только презрительно усмехнулся.

– Это авантюра сумасшедших, – небрежно бросил он окружавшим его офицерам. – Через сорок восемь часов о ней все забудут!

И можно только представить себе его разочарование, когда через отмеренные им на революцию сорок восемь часов она приняла еще более широкий размах.

Отряды Ниязи и Энвера росли с каждым днем, но им так и не пришлось ни с кем сражаться, поскольку посланные на их усмирение воинские части и не собирались воевать.

23 июля 1908 года центральный комитет «Единения и прогресса» в ультимативной форме потребовал от султана восстановления конституции, и повисший над пропастью Абдул Хамид во второй раз в своей жизни был вынужден даровать ее стране.

И надо было только видеть, с какой радостью отмечала та свою первую большую победу в борьбе с абсолютизмом.

Оно и понятно: измученные отсутствием свобод люди были счастливы хотя бы тем, что наконец-то могли ни от кого не прячась ходить по улицам!

Цензоры были мгновенно изгнаны, газеты славили революцию, и осмелевшие люди вершили жестокую расправу над агентами султана, вешая их прямо на улицах!

Темницы рухнули, и на свободе оказалось сразу 40 тысяч политических заключенных, от тайной полиции и тридцатитысячной армии доносчиков остались одни воспоминания, и каждый день в стране появлялись общественные организации, ассоциации, клубы и политические партии.

Ну и конечно, началось поголовное братание!

В одном из городов председатель болгарского комитета объявил о примирении с греческим архиепископом, в другом – революционные офицеры посадили в тюрьму турка за оскорбление христианина.

Единая конгрегация турок и армян повторяла молитвы своих священников во время поминовения жертв массовой резни армян.

Полнейшая эйфория охватила и Стамбул, где разгуливающие по улицам огромные толпы жителей кричали: