И я заключила для девушки Оли:
— Стало быть, в мире вечно присутствуют лишь два вида живых существ «волки» и «овцы», независимо от каких-либо климатических, политических и прочих условий, перекроек и раскрасок государственных флагов. Хочешь быть с «волками», при кормушке — не стесняйся, лезь в дерьмо.
Девушка смотрела на меня с глубоким недоумением, потом в глазах её мелькнуло лезвие то ли презрения, то ли ненависти. Она резко встала со стула, сунула в сумку диктофон и ринулась к двери. Ей все мои откровенные откровения были по фигу. Она, разумница, сильно напрягалась, делая вид, будто её интересуют «истоки вашего творчества». Пришла-то, оказывается, совсем за другим! Ей страсть как хотелось вызнать у меня пикантные подробности из жизни старика-писателя, которого я знала: сколько у него было жен, любовниц, умел ли он пользоваться зубочисткой, унитазом, презервативами и т. п. Одним словом, Оля явилась за самыми «желтыми», скандальными подробностями, вероятно, весьма полезными как для её карьеры, так и для газетки, которой она служила.
Уже от двери, в последний раз, почти в крик:
— Но вы же столько всего о нем знаете! Это же всем интересно! Притворяется святым, а сам… И вам паблисити!
Соблазнительно? Ведь «кто не успел, тот опоздал» и, «если ты такой умный, то почему такой бедный», а в стремлении хапнуть, самоутвердиться все средства хороши, в том числе и пробежка по дерьму.
— Нет, Оля, — ответила я. Девушка глянула на меня так, как и положено глядеть на придурошных, которые вроде бы и есть, но скорее всего только мерещатся. Подумать только, они ещё из тех, кто кричали «ура!» девятого мая 1945 года!
Но если подумать: а что видела-слышала Оля в процессе своего развития, угодившего аккурат на резвое благоустройство широкой дороги в личный рай всякого рода скороспелых миллиардеров-миллионеров, политиков-перевертышей и их холуйской идеологической обслуги? Так чего я пристала к ней, словно «ворошиловский стрелок»?