Леонид Любовский - Возвращение к празднику. Книга-эссе о творческой работе композитора

Вот об этом, о чём вроде бы не принято говорить, я и хочу сказать в этой книге. По сути – об ощущении композитором духовного состояния мира. Бог в понимании верующего человека – создатель. Создатель всего. Но и Бетховен, композитор – создатель. Создатель идеального духовного мира, выраженного в звуках. Ощущение создателя, Демиурга у них одинаково. Можно ли провести резкую грань между духовностью светской и духовностью религиозной?

Для верующего христианина (да и представителя многих других религиозных конфессий) все чаяния и молитвы направлены к единому Богу. Как хотелось бы, чтобы все эти человеческие чаяния и молитвы имели такой единственный адресат! Трудно представить себе и ещё труднее согласиться, что не некая великая идея, не великий разум руководит миром, что нет такого единого непостижимого создателя всего сущего на земле, организатора, конструктора, архитектора, воспитателя…

Оглядывая своё творчество, я понимаю, что главным ощущением, дающим мне внутреннее право что-то писать (создавать, придумывать, творить) было всегда ощущение величия бытия, грандиозность, необъятность мира, при попытке охватить и осознать которое сильнее бьётся сердце.

Музыка – моя религия.

Недавно, после одного из симфонических концертов, получаю от слушателя письмо: «…ваше произведение звучало как монументальный памятник… вы… композитор и вам не надо обращать внимание на то, что вокруг. Ваш мир внутри вас. Творите, это такая радость быть творцом…». Возможно, это преувеличение восторженного слушателя, возможно и нет. Предполагаю, что и многие другие авторы так оцениваются своими слушателями. Дай бог. Время всё скорректирует.

Часто возникает перед моими глазами одна картина из детства. Я сижу на рассохшейся лавочке у маленькой церквушки рядом с нашим домом. Рядом со мной – сухонький дьячок, служащий в этой церкви. Он уже успел немного выпить, и его речь, тихая и тягучая переносит меня в удивительную страну, не столь благополучную, как моя (моя, конечно, самая любимая и лучшая в мире). В стране, описанной моим дьячком, торжествует жестокость, корыстолюбие, всевозможные человеческие пороки, идёт страшная борьба со злом, со всякой дьявольщиной, на площадях звучат обличительные речи одиноких праведников, там совершаются дикие пытки, висят на деревянных перекладинах осуждённые, корчась в страшных муках, – но там происходят и волшебные исцеления после мучительной смерти, растут на сказочных деревьях сказочные плоды, люди славят мудрых старцев и омывают ноги усталым путникам… Кажется, и самому дьячку интересно было иметь такого любопытного слушателя; я всё спрашивал и спрашивал, и он всё отвечал и отвечал, стараясь быть более понятным маленькому слушателю. Описанные им эпизоды и картины всевозможных удивительных чудес становились всё более красочными и загадочными…

Что говорить, эти тихие вечерние сидения на лавочке рядом с висящими железнодорожными рельсами, заменяющими церковные колокола, очень отличались от школьных уроков. Я пошёл в школу лишь недавно. Школьные занятия были, конечно, тоже интересны, но здесь – совсем другое дело – здесь была тайна…

Иногда церковный двор оживал. Из окрестных сёл приходили чисто одетые крестьяне и крестьянки, священник выходил из церкви, махал кадилом, окроплял всех святой водой… Такое оживление – обычно в праздники – длилось недолго. И напоминало театр, тот самый маленький театрик, который тоже появился в нашем городе. Небольшая труппа представляла публике свой скромный репертуар в помещении местного клуба, построенного на месте бывшей здесь когда-то православной церкви. Репертуар состоял из популярных музыкальных представлений, народных украинских опер … «Запорожец за Дунаем», «Сорочинская ярмарка», «Наталка-полтавка», «Сватанье на Гончаривке»… Театр забавлял и развлекал послевоенную публику. Долго ещё звучала в ушах после этих спектаклей услышанная там музыка, было весело, забавно, но и здесь, конечно, также не было никакой тайны.

Особая тишина и отречённость от будней, уход в сладкое состояние покоя и размышления о вечном было даровано только в той маленькой церквушке.

* * *

Только что закончилась война. На улицах полно молодых людей – солдат в стареньких выцветших гимнастёрках, возвращающихся с фронта. Много калек, безруких, безногих на грубо сколоченных самодельных возках, на костылях; много изуродованных лиц – даже вспоминать об этом страшно. Сейчас, когда вдруг, неожиданно, мы слышим военную риторику политических лидеров с угрозами: мы всех порвём! – я вспоминаю эти картины детства. Понимаю, как недальновидны и глупы те, кто затевает все эти дьявольские игры. Мой отец, прошедший всю войну и вернувшийся с фронта с двумя осколками в виске, никогда о своих военных годах не вспоминал. Он так и умер от этих осколков на операционном столе, когда их попытались извлечь, а я стал убеждённым пацифистом.