В Жирмунский: Поэзия Александра Блока

...В легком сердце - страсть и беспечность,

Словно с моря мне подан знак.

Над бездонным провалом в вечность,

Задыхаясь летит рысак.

Снежный ветер, твое дыханье,

Опьяненные губы мои..,

Валентина звезда, мечтанье!

Как поют твои соловьи...

Страшный мир! Он для сердца тесен!

В нем-твоих поцелуев бред,

Темный морок цыганских песен,

Торопливый полет комет!

Любовная лирика последнего периода приводит Блока от Вл. Соловьева к Аполлону Григорьеву и цыганскому романсу. Однако из всего предшествующего ясно, что мы имеем в творчестве Блока не простую "канонизацию цыганской песни", т. е. младшей литературной линии и ее своеобразных тем, до сих пор остававшихся вне поэзии "высокого стиля", но сложное претворение этих родственных поэту мотивов с помощью приемов романтического искусства и мистического переживания жизни. С цыганским романсом Блока породнили стихийный разгул страсти, ее восторги и печали; однако, не просто-широта разгула и удали, но те "запредельные" звучания, которые впервые подслушал в них Аполлон Григорьев ("Борьба", "Импровизации странствующего романтика" и др., и которые вдохновили Достоевского на сцену кутежа Димитрия Карамазова с Грушенькой в Мокром. Таинственно манящее и влекущее в страстном любовном переживании, мистические порывы и взлеты вдохновения соединяются с ощущением греха и страдания, тоски и потерянности; но в самом грехе и страдании, в самом образе возлюбленной грешницы-что то манящее и влекущее и обещающее еще неведомые и невозможные наслаждения, как выход за грани повседневности:

Неверная, лукавая,

Коварная,-пляши!

И будь навек отравою

Растраченной души.

С ума сойду, сойду с ума,

Безумствуя, люблю,

Что вся ты-ночь, и вся ты-тьма,

И вся ты-во хмелю...

Что душу отняла мою,

Отравой извела,

Что о тебе, тебе пою,

И песням-нет числа!..

В своих последних стихах, включенных во второе и третье (посмертное) издание III книги, Блок-поэт пьяной, угарной, цыганской любви и все более тяжелого и безнадежного похмелья. Вместо восторженных взлетов первых страстных стихов-все усиливающееся, гнетущее сознание душевной разорванности и падения. Падение и грех вскрываются поэту с полной ясностью в своем страшном религиозном смысле, как "глубины сатанинские":

Не таюсь я перед вами,

Посмотрите на меня:

Я стою среди пожарищ,

Обожженный языками,

Преисподнего огня...

Страсть становится мукой, унижением, из которого душа поэта ищет спасения "на синий берег рая", но которое снова увлекает в свою бездну-уже против, воли:

О, нет! Я не : хочу, чтоб пали мы с тобой

В объятья страшные! Чтоб долго длились муки,

Когда - ни расплести сцепившиеся руки,

Ни разомкнуть уста - нельзя во тьме ночной

Я слепнуть не хочу от молньи грозовой,

Ни слушать скрипок вой (неистовые звуки!)

Ни испытать прибой неизреченной скуки,

Зарывшись в пепел твой горящей головой...

Но ты меня зовешь

Твой ядовитый взгляд

Иной пророчит рай! - Я уступаю, зная,

Что твой змеиный рай -бездонный скуки ад.

Сознание душевного унижения, греха и падения проходит сквозь все последние стихи (ср.: в особенности "Унижение", "Черная кровь"- вообще, отделы "Страшный мир" и "Возмездие",-но в самом падении-взлеты мистически страстных восторгов, дающих болезненное опьянение бесконечным:

Даже имя твое мне презренно,

Но, когда ты сощуришь глаза,

Слышу-воет поток многопенный,

Из пустыни подходит гроза...

Снова всплывает в воспоминании образ нездешней возлюбленной ("Ты помнишь первую любовь, и зори, зори, зори?", но теперь карающий "отступника", угрожающий близким "возмездием", или поздним раскаянием ("Шаги командора":

...Что теперь твоя постылая свобода,

Страх познавший Дон-Жуан?.. ...

Что изменнику блаженства звуки?

Миги жизни сочтены...

Из глубины падения поэт опять взвывает к детскому видению чистейшей и непорочной любви ("О, миг непродажных лобзаний! О, ,ласки некупленных дев!". В покаянных, автобиографических стихах встает перед нами образ единственной возлюбленной:

...Летели дни, крутясь проклятым роем...

Вино и страсть терзали жизнь мою...

И вспомнил я тебя пред аналоем,

И звал тебя, как молодость свою...

Я звал тебя, но ты не оглянулась,

Я слезы лил, то ты не снизошла.

Ты в синий плащ печально завернулась,

В сырую ночь ты из дому ушла...

Но эти воспоминания остаются уже далекими и бесплодными для настоящего. Все чаще поэт говорит о жизни "пустынной", "ненужно пробитой", "глухой и безумной", "безумной и бездонной".