Владимир Нестеренко - Шаги Даллеса. Как ломали Россию - роман-мозаика в двух книгах. Книга вторая. В кривом глазу все криво

«Это у нее пройдет, – убеждал себя Виктор без особого терзания, чаще всего находясь в наряде по полку, сидя у телефона в офицерской комнате в одиночестве в глухие часы ночей, – оказывается, я ее действительно люблю, коль смог простить. Но что это было? Наследство бурной школьной юности, и со временем вулкан страсти к другим потухнет? Или она торопится пожать плоды своей прелести в лучшие годы?»

Его внутренний монолог продолжался и в теплой постели, где голова любимой чаще всего лежала у него на груди в мирном и сладком сне после бурного приступа страсти: «Но эти годы растянутся на десятилетия, это же не бутон розы, отцветающей в несколько дней! Что ж, я так и буду прощать ее распущенность? Но прощаю не я, – оправдывал он тут же себя, – прощает моя любовь. Я люблю этот цвет розы, пройдет отпущенное для цветка время, и красота увянет, завяжется и созреет плод. Но будет ли он настолько привлекателен против цветения? Да, будет. Этот плод, его будущее дитя, навечно закрепит сегодняшнюю пламенную любовь под названием: “счастливая семья”!»

Он взял ее свежую красоту и не хочет ни с кем делиться этим даром. Ответная страсть молодой женщины, всякий раз переполненная до краев, не давала сомневаться в искренности чувств. Виктор стал забывать страшную размолвку, поскольку дела складывались хорошо: служба, любимая женщина, домашний уют – все отвечало его неприхотливой натуре, взятой в наследство от мамы. Не стоит обижаться на свою судьбу, надо жить свободнее, смотреть шире. Пришло лето, и в июле они отправились в отпуск на родину. Ему казалось, что река жизни больше не ударит их челн о подводный камень. Они неделю погостили в селе у родителей Виктора, пару раз выезжали на берег Миновнушки, жарили шашлыки, купались, кормили комаров, но Инне было скучно без своих школьных подруг и друзей, и супруги уехали в город. Пикники с обильной выпивкой не очень смущали Виктора, но появившийся в последние дни новый приятель Инны, толстогубый и смазливый Николай Беляшов, показался беззастенчивым ловеласом и, можно сказать, на глазах стал приударять за Инной. За ней ухаживали многие одноклассники, но это выглядело дружеским привычным жестом, и у Инны никогда не загорались глаза жадными огоньками, как теперь при встречах с Николаем, хотя она и отрицала всякую заинтересованность в новичке. Может быть, Виктор действительно не придал бы значения тем мимолетным взглядам и похотливым огонькам в глазах жены, если бы она не отказалась лететь в часть вместе с ним по окончании отпуска. И тут он почувствовал, что челн их жизни ворвался в бурный поток и вот-вот с огромной силой ударит днищем о подводный валун. Он увидел этот валун буквально перед носом, в день вылета. По привычке, встав рано утром, приняв освежающий душ, Виктор принялся энергично упаковывать чемоданы в их просторной спальне. Инна некоторое время нежилась в постели на широкой кровати, поглядывая заспанными глазами на действия мужа. Наконец она не выдержала бурной деятельности мужа, весело восклицающего по поводу той или иной вещи, отправляющейся в саквояж, встала перед зеркалом, изучая свое обнаженное изящное тело с сочной торчащей грудью с розовыми сосками, которые до безумия любил ласкать Виктор, и заявила:

– Витя, оставь мои вещи в покое, остаток каникул я хочу провести вне военной казенщины. Мне очень тяжело тебе об этом говорить, но ты должен меня понять, – Инна нервно принялась измерять шагами спальню, глядя мимо мужа; не дождавшись его предположительно дикой реакции, повторила: – Ты меня понял: я остаюсь дома до начала занятий.

Тесть, укротитель своей избалованной львицы, находился в Москве и повлиять на решение дочери не мог, а теща послушным ягненком блеяла перед своей ненаглядной и будет отмалчиваться или для проформы вяло поддерживать зятя. Ей проще проглотить дохлую муху, чем категорически возразить дочери. Эти обстоятельства Виктор понял мгновенно и так же мгновенно взмок и взялся холодным паром, будто выскочил из холодильника в жаркую сауну. В голову ударил хмель ревности. Он оставил упаковку чемодана, долго и молча смотрел на жену, которая уселась перед трюмо и стала чистить пилочкой красивые длинные ногти.

Как вести себя в тяжелой семейной драме, Виктор не знал, его добрая душа молча кипела, но выплеснуться наружу не давали чувства к жене. Проще бы сунуть палец в кипяток и внутренне взвыть от боли, чем заводить склоку. Но и сказать что-то же надо, иначе молчание – знак согласия. Но какое тут согласие, когда дышать не хватает воздуха?