Но некоторая система все же была и здесь. Изобретения профессора Вагнера - волшебные. А Вагнер среди героев Беляева - личность особенная. Он наделен сказочной властью над природой. Он перестроил собственный организм - научился выводить токсины усталости в бодрствующем состоянии ("Человек, который не спит"). Он пересадил слону Хойти-Тойти мозг погибшего ассистента ("Хойти-Тойти"). Он сделал проницаемыми материальные тела, и сам теперь проходит сквозь стены ("Человек из книжного шкапа"). И этот Мефистофель нашего времени пережил революцию и принял советскую власть...
Меж фантастических юморесок прорисовывается образ не менее значительный, чем гуманист Сальватор в романе "Человек-амфибия", или антифашист Лео Цандер в романе "Прыжок в ничто". Немножко даже автобиографический - и в то же время сродни средневековому алхимику. В иных эпизодах профессор Вагнер выступает чуть ли не бароном Мюнхгаузеном, а другие настолько реалистичны, что напоминают о вполне реальных энтузиастах-ученых трудных пореволюционных лет ("Человек, который не спит"). Это-то и заставляет нас, читателей, слой за слоем снимать с вагнеровских чудес маскирующие вуали юмора и приключенчества. Этот сложный сплав сказки с научной фантазией дает нам почувствовать какую-то долю возможного в невозможном. Мол, не таится ли в такой вот "научной сказке" тоже какой-то зародыш открытия? Фигура Вагнера возникла у Беляева, чтобы замаскировать и в то же время высказать эту мысль. Трудно иначе понять, почему она прошла через целый цикл новелл, трудно подыскать другое объяснение тому, что автор добротных научно-фантастических произведений обратился вдруг к т а к о й фантастике.
"Изобретения профессора Вагнера" были как бы штрихами нового облика знания, который еще неотчетливо проглядывал за классическим профилем науки начала XX века. Фигура Вагнера запечатлела возвращение фантастической литературы, после жюльверновских ученых-чудаков и практичных ученых в романах Уэллса к каким-то чертам чародея-чернокнижника. Таинственное его всемогущество сродни духу науки нашего XX века, замахнувшегося на "здравый смысл" минувшего столетия. Открыв относительность аксиом старого естествознания, современная наука развязала поистине сказочные силы, равно способные вознести человека в рай и повергнуть в ад. Беляев уловил, хотя вряд ли до конца осознал, драматизм Вагнеров, обретших такое могущество.
Автор "Прыжка в ничто" и "Продавца воздуха", "Острова погибших кораблей" и "Человека, нашедшего свое лицо", "Отворотного средства" и "Мистера Смеха", Беляев, владел широким спектром смешного - от мягкой улыбки до ядовитой иронии. Многие страницы его романов и рассказов запечатлели дарование сатирика. Оно и по природе близко фантасту, а талант смешить свойствен был Беляеву и в жизни. Писатель часто переосмыслял юмористические образы и коллизии в фантастические и, наоборот, фантастические - в сатирические и разоблачительные.
В романе "Прыжок в ничто" романтическая фабула космического путешествия оборачивается гротескной метафорой. О своем бегстве на другие планеты капиталисты возвышенно говорят, как о спасении "чистых" от революционного потопа, нарекают ракету ковчегом... А святой отец, отбирая лимитированный центнер багажа, отодвигает в сторону пищу духовную и набивает сундук гастрономическими соблазнами. Попытка "чистых" финансовых воротил и светских бездельников, церковника и реакционного философа-романтика - основать на "обетованной" планете библейскую колонию потерпела позорный крах. Перед нами кучка дикарей, готовых вцепиться друг другу в глотку из-за горстки бесполезных здесь, на Венере, драгоценных камней.
В творчестве Беляева нашла продолжение традиция сатирической фантастики Алексея Толстого и, может быть, Маяковского. Некоторые образы капиталистов у него близки памфлетам Горького на служителей Желтого Дьявола. Беляев внес свою лепту в формирование на русской национальной почве фантастического романа-памфлета. Л. Лагин в романе "Патент АВ" шел по следам биологической гипотезы, использованной Беляевым в двух романах о Тонио Престо. Однако в отличие от Лагина для Беляева фантастическая идея представляла самостоятельную ценность. Он и в сатирическом романе не удовлетворялся использованием ее в качестве простого трамплина к сюжету. В некоторых ранних произведениях Беляева условным фантастическим мотивировкам соответствовал такой же условный, лубочный гротеск в духе "Месс-Менд" Мариэтты Шагинян и "Треста Д. Е." Ильи Эренбурга. В зрелом "Прыжке в ничто" и в романах о Тонио Престо реалистическая гиперболизация соотнесена уже с научной фантазией.
Читать дальше