Николай Зенькович - Агония СССР. Я был свидетелем убийства Сверхдержавы

Такие вот ответы звучали на вопросы журналистов, собравшихся в зале, где проводилась последняя пресс-конференция маршала Ахромеева. Он не юлил, не уходил от остроты, отвечал прямо и честно, как жил.

Остается только делать предположения, строить догадки, что в действительности произошло в его служебном кабинете в Кремле. Как и в случаях с Пуго, Кручиной и предшественником последнего, Павловым. Что побудило министра внутренних дел, двух управляющих делами и заместителя заведующего Международным отделом ЦК КПСС Лисоволика свести счеты с жизнью? Притом последних — одинаковым способом?

Ответить на эти вопросы крайне затруднительно.

Я неоднократно бывал в семье Ахромеева, знаком с его супругой, дочерью и ее мужем. Они не верят в самоубийство маршала. В своем расследовании, вошедшем в книгу «Маршалы и генсеки», я не исключал версию самоповешения. Но вот в августе 1998 года в газете «Труд» появилась статья С. Турченко «Тросик» для советника президента», и я засомневался.

Автор публикации обнаружил не объясненные следствием нюансы, в той или иной мере «диссонирующие» с официально принятой версией.

Во-первых, считает он, самоповешение, согласитесь, для сугубо военного человека — крайне не характерная форма сведения счетов с жизнью. Еще более удивляет способ — в сидячем положении. Трудно поверить, что человек, никак не связанный с криминальным миром, где такой способ практикуется часто из-за «архитектурных особенностей» тюремных камер, сам мог дойти до такой придумки. Да еще и реализовать ее в помещении, где потолок будто специально оборудован всяческими крюками и коушами для тяжелых люстр. А синтетический шпагат (кстати, в предсмертной записке он назван «тросиком», будто Ахромеев писал ее до того, как лично увидел орудие повешения), который порвался при первой попытке? По данным следствия, в соседней комнате для секретарей его было полно. Оттуда, собственно, злополучный отрезок и был взят. Однако Ахромеев, собравшись с силами после неудавшегося самоповешения, вместо того чтобы просто взять новый кусок шпагата да сложить его вдвое для прочности, ищет клеящую ленту и обматывает ею оборванные концы. Такое впечатление, будто он был закрыт в кабинете и не имел доступа в комнату секретарей…

Во-вторых, когда следователю Леониду Прошкину поручили расследование случившегося, то его долго не пускали к месту происшествия и в конце концов запретили взять с собой понятых. Ими стали… сотрудники госбезопасности, дежурившие в том же здании, где находился кабинет Ахромеева.

В-третьих, накануне трагедии 23 августа Сергей Федорович закончил работу над текстом выступления на сессии Верховного Совета СССР, которая была запланирована на 26 августа. Он обсуждал его с дочерью (у нее даже сохранился черновик). Ахромеев предполагал довести до сведения депутатов убийственные, как он полагал, факты предательства некоторыми высшими чиновниками СССР интересов государства. Вероятно, кому-то из них было крайне невыгодно, а может, и опасно такое выступление в наэлектризованный борьбой момент…

Почему бы, пишет С. Турченко, учитывая сказанное, не предположить и следующую версию?

Ахромееву, угрожая арестом и последующими репрессиями против семьи (тогда в это легко было поверить), предлагают единственный выход: самоубийство. Исполнители в соответствии со своим профессиональным опытом определяют ему и метод повешения. Затем дают синтетический шпагат из комнаты секретарей и закрывают маршала в кабинете на какое-то время.

Такая версия, по мнению С. Турченко (не претендующая, конечно же, на бесспорность), способна все же дать ответы на возникающие вопросы. К тому же на предположение о том, что маршала шантажировали благополучием семьи, невольно наводит и его предсмертное письмо к родным: «Всегда для меня был главным долг воина и гражданина. Вы были на втором месте. Сегодня я впервые ставлю на первое место долг перед вами. Прошу вас мужественно пережить эти дни. Поддерживайте друг друга. Не давайте повода для злорадства недругам…»

Спустя несколько лет после этой странной череды самоубийств стали открыто писать, что министр внутренних дел Пуго и его жена были застрелены неизвестными лицами. Сложнее с Павловым и Кручиной.

Кручину я знал хорошо, он производил впечатление совестливого и порядочного человека. Не могу ни в чем его упрекнуть. Обязательный, честный, доступный, простой в обхождении. И вдруг такая нелепая смерть.