Коллектив авторов - Квир-теория и еврейский вопрос

В следующей статье Алиса Соломон рассматривает нынешнее состояние ассоциаций между еврейством и квирностью и эффект, который они оказывают на формирование политического имиджа Государства Израиль. Соломон показывает, каким образом сионистский идеал Muskeljuden, или «мускулистых евреев», оказывает влияние не только на израильский политический мейнстрим, но и на зарождающееся движение за права геев в Израиле. Как отмечает Соломон, современная политическая дискуссия, где гомофобные религиозные правые противостоят секулярному и «толерантному» либерализму, с недавних пор приветствующему гомосексуальность, по-прежнему протекает в рамках исключительно еврейской, маскулинной – и таким образом сионистской – ментальности. Соломон критикует ограничения, накладываемые этой парадигмой, и полагает, что истинный квир-интернационализм – символом которого, как она считает, является драг-квин Дана Интернэшнл – не реализуется в современном израильском гей-движении.

Маскулинная образность также является центральной темой эссе Даниэля Боярина «Гомофобия и постколониальность “еврейской науки”» [11] Возможно, под этим неоднозначным термином понимается упоминавшееся выше движение Wissenschaft des Judentums . – Примеч. пер. . В нем автор обращается к теме маскулинных фантазий – и знаменательных «белых пятен» – у Фрейда. Как, задается вопросом Боярин, осмыслить мизогинию, расизм и гомофобию, которые были присущи Фрейду и влияли на его теории? По мнению Боярина, некоторые наиболее реакционные моменты у Фрейда – прежде всего атрибуция зависти к пенису всем женщинам и страха кастрации всем мужчинам – отражают разделенное сознание самого автора. Задача Боярина здесь состоит в попытке пересмотреть фрейдовское объяснение происхождения комплекса кастрации. В своей книге «Анализ фобии пятилетнего мальчика», известной также как «случай Маленького Ганса», Фрейд утверждает, что комплекс кастрации – это «самый глубокий бессознательный корень антисемитизма», а затем – что «[мужское] чувство превосходства над женщиной имеет тот же бессознательный корень». Далее Боярин выявляет связь между антисемитизмом, мизогинией и фантазиями о фаллической цельности и отсутствии фаллоса, составляющими «гендерное беспокойство» еврейского мужчины. Тревожащая инаковость еврейского мужчины и была той темой, которой Фрейд постоянно стремился избегать, главным образом проецируя инаковость на иные понятия и на тела иных Других.

Вытеснение и разделенное сознание, наблюдаемые Боярином у Фрейда, не присущи одному лишь Фрейду, что Боярин также демонстрирует. На самом деле, чтобы яснее выразить свой тезис и следствия из него, Боярин мысленно сталкивает Фрейда с другим образцовым постколониальным субъектом – Францем Фаноном. Соединяя Фрейда и Фанона – путем прочтения работ каждого из них в свете работ другого, – Боярин получает возможность вернуть психоанализ в исторический контекст и таким образом не только указать предпосылки к появлению влиятельного теоретического корпуса, но также, что более существенно, продемонстрировать, каким образом тела формируются и деформируются на прокрустовом ложе колониальной системы расы и гендера.

Постоянные переходы от исторического к текстуальному и обратно, присущие статье Боярина, как бы перекидывают мостик к следующему блоку статей, посвященных еврейским реакциям на стигматизирующую ассоциацию еврейства с опасной сексуальной инаковостью. Брюс Розеншток в своей работе интерпретирует мессианские фантазии испанского крещеного еврея (конверсо) XVII века Авраама-Мигеля Кардозо как важный момент в истории еврейского гомоэротизма. Фантазии Кардозо помещают в иной контекст – и тем самым, возможно, «выводят из чулана» – гомоэротизм еврейской религиозной практики. В то время как на ранних стадиях раввинистического imaginaire избранный народ воображался как фемининная сущность в отношениях с маскулинным божеством в рамках гетеросексуальной эротики, Кардозо разрабатывает фаллическую модель взаимодействия двух мужских начал. Он воображает себя одним из двух мессий, предсказанных в раввинистической литературе, Машиахом бен Эфраимом (или бен Йосефом), в то время как гораздо более известный Шабтай Цви оказывается Машиахом бен Давидом. Как утверждает Розеншток, далее Кардозо прогнозирует гомоэротическое слияние двух Машиахов в «откровенно сексуальных» выражениях, воображая себя «человеческим подобием Йесод, божественного фаллоса».