Фил Найт: Продавец обуви

«Можете уделить мне минуту, Фил?»

«Разумеется».

«Когда я впервые подписал с вами спонсорский контракт, — говорит он, — я мало что знал об истории «Найка». Поэтому я восполнял пробел, читая».

«Да?»

«Вы — основатель».

«Ну. Со-основатель. Да. Это удивляят многих».

«И «Найк» родился в 1972-м».

«Ну. Родился?.. Да. Полагаю, что так».

«Отлично. Поэтому я пошел к своему ювелиру и попросил его мастеров отыскать мне часы «Ролекс» выпуска 1972 года».

Он вручает мне часы. На них гравировка: « С благодарностью за то, что дали мне шанс» .

Как обычно, я ничего не говорю. Я не знаю, что сказать.

Только шансом это назвать было нельзя. Он был довольно близок к тому, чтобы стать настоящей звездой. Но относительно предоставления шансов людям — он был прав. Можно, пожалуй, сказать, в этом и была соль.

Иду на кухню и наливаю еще один бокал вина. Вернувшись к своему креслу, какое-то время наблюдаю, как вяжет Пенни, и на меня со все ускоряющейся быстротой, хаотично, наскакивая друг на друга, начинают набегать мысленные образы. Впечатление такое, будто я стараюсь вышить узор из этих воспоминаний.

Я вижу Пита Сампраса, сокрушающего всех своих противников на одном из своих Уимблдонских турниров. После того как он зарабатывает окончательные очки, он бросает свою ракетку на трибуны — мне! (Она пролетает надо мной и поражает зрителя, сидевшего за мной, который, естественно, подает в суд.)

Вижу главного соперника Пита — Андре Агасси, несеянного игрока, как он выигрывает Открытый чемпионат США по теннису и подходит ко мне после финального сета весь в слезах: «Мы сделали это, Фил!»

Мы?

Я улыбаюсь, когда Тайгер в Огасте — или это было в Сент-Эндрюсе? — делает своей клюшкой завершающий катящий удар на грине. Он обнимает меня — и задерживает в своих объятиях несколько дольше, чем я ожидал.

Я перебираю в памяти многие частные, интимные моменты, которые делил с ним, Бо Джексоном, Майклом Джорданом.

Остановившись в доме Майкла в Чикаго, я поднимаю трубку телефона, стоящего рядом с постелью в комнате для гостей, и вдруг слышу из аппарата голос: Могу ли я чем-нибудь помочь ? Это обслуживание по вызову. Настоящее, круглосуточное обслуживание, как в гостиничном номере, типа «чего вашей душе угодно».

Я вешаю трубку, забыв закрыть рот.

Они все мне как сыновья, как братья — моя семья. Не меньше. Когда умирает отец Тайгера, Эрл, церковь в Канзасе вмещает в себя меньше сотни людей, и мне оказывается честь быть среди приглашенных. Когда убивают отца Джордана, я лечу в Северную Каролину на похороны и обнаруживаю, что для меня зарезервировано место в первом ряду. Все это, разумеется, возвращают мои раздумья к Мэтью.

Я думаю о его долгом, сложном поиске смысла жизни, своей индивидуальности. Меня. Его поиск часто выглядел таким знакомым, хотя Мэтью не хватало моей удачи или моей способности сосредоточить внимание. И моего чувства неуверенности, незащищенности. Возможно, если бы он обладал большей неуверенностью, незащищенностью…

Весь в стремлении найти себя, он бросил колледж. Он экспериментировал, баловался, бунтовал, спорил, убегал. Ничто не помогало. Затем, наконец, в 2000 году, казалось, он был рад стать мужем, отцом, филантропом. Он был вовлечен в работу с Mi casa, su casa («Мой дом — твой дом» ( исп .). Прим. пер .), благотворительным фондом, который занимался строительством сиротского дома в Сальвадоре. Во время одной из своих поездок туда, после нескольких тяжелых, но приносивших удовлетворение дней работы, он сделал перерыв. Отправился с двумя друзьями на глубоководное озеро Илопанго нырять с аквалангом.

По какой-то причине он решил проверить, как глубоко он может нырнуть. Решил пойти на такой риск, на который даже его отец, известный своим пристрастием к риску, никогда бы не решился.

Что-то пошло не так. На глубине 150 футов мой сын потерял сознание. Если бы мне пришлось думать о пережитых Мэтью последних моментах его жизни, как он боролся, чтобы ему хватило воздуха, я полагаю, мне удалось бы почти в точности представить, что он испытал. После того как я, бегая на тренировках и соревнованиях, отмерил тысячи миль, мне знакомо чувство, которое возникает во время борьбы за каждый следующий вздох. Но я не позволю своему воображению заходить так далеко. Никогда.

Тем не менее я разговаривал с его двумя друзьями, которые были с ним в той поездке. Я прочитал все, что только смог найти, про несчастные случаи во время погружений. Я узнал, что, когда что-то идет не так, аквалангист ощущает нечто, что носит название «эффекта мартини». Он думает, что все в порядке. И даже лучше. Он ощущает эйфорию. Наверное, это и произошло с Мэтью, говорю я себе, потому что в последнюю секунду он вытащил изо рта дыхательную трубку. Я предпочитаю верить в сценарий с эйфорией, чтобы думать, что мой сын не страдал в конце. Что мой сын был счастлив. Я предпочитаю так думать, потому что это единственный способ для меня продолжать жить.