Дмитрий Быков - Карманный оракул (сборник)

– Вы вернули гимн, – спрашивают президента, – так, может, и флаг вернете? Красный вместо трехцветного?

– Минуточку, – отвечает он, – я только посмотрю, когда у нас там заканчивается контракт с «Аквафреш»…

Справедливости ради заметим, что белорусы оказались не глупее россиян: у них про Александра Лукашенко было множество прелестных хохм, которые очень быстро перекочевали на русскую почву в 2001–2002 годах. Это тоже куда как символично. Скажем, анекдот про «зализанную дырочку», из-за которой батька всех белорусов не мог справить большую нужду, я слышал в Минске и публиковал в Москве еще в 1998 году. Для переезда на русскую почву ему понадобилось всего-то четыре года. А вот анекдоты про выборы появились в России и Белоруссии почти одновременно, и разница между ними чисто косметическая. Белорусский – про вопрос на референдуме: «Не хотите ли вы, чтобы Александр Лукашенко покинул свой пост?» Варианты ответов: «Да, не хочу» и «Нет, не хочу». Русский – про президентские выборы – 2004: «Если вы хотите, чтобы президентом остался Владимир Путин, поставьте против его фамилии крестик. Если не хотите – поставьте нолик».

Отличительной чертой анекдота является его реактивность. Утром в газете – вечером в куплете, утром в хронике – вечером анекдот. После братиславского саммита, на котором Владимир Путин заверил Джорджа Буша, что демократия в России будет самая настоящая, только с незначительными отличиями, обусловленными национальным характером, – стремительно реанимировался старый, еще горбачевских времен анекдот: «Разница между нашей и западной демократией – совсем незначительная. Примерно как между двумя стульями – твердым и жидким» (сейчас, правда, в ходу вариант про электрический).

Вообще говоря, возрождение политического анекдота можно только приветствовать – как-никак это наш фирменный жанр, вроде народного промысла, и если народ шутит – значит душа его цела. Причем шутит он подчас весьма остроумно – вот, например, такой свежак из коллекции Раскина: «Письмо благодарных россиян: “Уважаемый господин президент! В ответ на клеветнические выпады противников монетизации льгот, утверждающих, что ухудшение нашей жизни – ваша вина, мы твердо отвечаем: нет! Это ваша заслуга!”». С другой же стороны – как-то оно обидно, что люди, вместо каких-никаких действий по исправлению положения, как и в семидесятые годы, ограничиваются травлей анекдотов на кухнях. Но ведь действия возможны тогда, когда предполагается хоть какой-то результат, а время для него еще отнюдь не приспело. И полная бесполезность любых попыток раскачивать лодку подтверждается таким, например, прелестным анекдотом из сравнительно свежих. Ворона сидит на суку и, понятно, держит в клюве сыр. Лиса пробегает внизу и спрашивает:

– Ворона! Будешь голосовать за Путина?

Та молчит.

– Будешь? Молчит.

– Сволочь, в последний раз спрашиваю: будешь?!

– Да!!!

Сыр выпал, с ним была плутовка такова. Ворона в задумчивости пожимает крыльями:

– Ну, а скажи я «нет», что бы изменилось?

Этот важный этап в понимании судеб сыра пока, кажется, не учтен нашими оппозиционерами.

Справедливости ради добавим, что и американцы кое-чему выучились. Их новые образцы – уже собственные, незаемные, – вполне могут конкурировать с нашими. Буш переоделся, загримировался и решил походить по Белому дому – послушать, что о нем говорят подчиненные.

В курилке Чейни доверительно спрашивает его:

– Слыхал, что наш-то президент отмочил сегодня? Умора, вообще…

– Я и есть президент, – обиженно признается Буш.

– А-а, – невозмутимо говорит Чейни. – Ну, тогда я расскажу тебе медленно…

Всюду жизнь, господа.

Анекдот возвращается скорее в виде пирожка, порошка или демотиватора – но хохма, которой обмениваются в подполье, никуда не делась. Что до государственного цинизма и лицемерия, которые для анекдота необходимы, – лицемерия сейчас резко прибавилось. Это до 2011 года все говорили открытым текстом. Сейчас врут даже больше, чем в начале восьмидесятых, и, главное, бездарнее – ибо сама идея бездарности входит в набор триумфальных государственнических качеств.

Девочку звали Валя, и это имя для меня с тех пор не имеет ничего общего со своим советским ореолом: Валентина была обычно ткачиха, повариха, положительная героиня, жена пьющего мужа, у которой наконец хватает принципиальности выгнать его и в одиночку поднять вихрастого сына. Она и переводится как здоровая, сильная. Валя была, напротив, бледна и тонка, хотя в самых дальних походах за грибами никогда не уставала. Мы с Лехой не были в нее влюблены, и вообще в тринадцать лет, по крайней мере в те времена, никаких влюбленностей не бывало. Это было другое состояние, которое влюбленность могла только испортить.