Владимир Быков - Дневниковые записи. Том 1

нансировать отдельные их «мероприятия». Помог вот и мне в издании книги, привлекал много раз к своей работе для выполнения отдельных заданий и проектов после моего выхода на пенсию.

Так полезен ли спор? Конечно, даже если он становится столь уродливым. КПД такового, безусловно, ниже, но какая-то польза все же есть. Была у нас. Была и у непрерывщиков, если иметь в виду результаты, а не процедуры их получения. Что касается взаимоотношений, то они, в отличие от политиков, сохранились и тут и там, как мне кажется, при взаимном друг к другу уважении. Лично сам я провожал на пенсию очень тепло и Семовских, и Корякина. Поддерживал с ними добрые отношения и после. Хотя в этой последней части моих выводов, может быть, я не прав, может, это не свойственно всем, а только похожим по природному складу характера на меня.

06.02

Сегодня Юля Лагунова, дочь Третьякова, работающая у нас в Горном институте, передала мне книгу И. И. Блехмана «Вибрационная механика» с дарственной, почти царской, авторской надписью и короткую записку с благодарностью за мою, которую я пару недель назад переслал ему через Муйземнека. Перед отъездом Муйземнек позвонил мне.

– Я, – говорит, – собираюсь в Питер, в «Механобр». Там работает отличный мужик Блехман, мне хотелось бы передать ему твои «Заметки». Не можешь ли ты оказать такую услугу?

– Могу, – отвечаю я, заранее предвкушая впечатлительность своего розыгрыша по поводу столь вежливой его просьбы.

Прихожу к нему, вручаю книжку.

– Слушай, а не напишешь ли ты что-нибудь? – с некоторой долей смущения обращается он ко мне.

– Почему не написать, – с большим удовольствием это сделаю. Как его отчество? Что-то я забыл… А, впрочем, напишу просто «Илья», – произношу я, – не прерываясь и не давая Муйземнеку вставить слово.

На морде его проступает удивление. И когда оно достигает предела, после паузы продолжаю:

– Я с ним знаком… Больше – знаю его как облупленного… с 45 года, а точнее, с дня первого вступительного экзамена в УПИ.

Оба смеемся.

Ильей я был очарован с того дня, когда мы оказались рядом сидящими на экзамене по математике. А если быть совсем точным, с момента, когда, заглянув в его листок, я увидел нестандартное решение одной из доставшихся ему задач (с ними мы взаимно ознакомились сразу по получении билетов), которое мне здорово понравилось еще и своей исключительной, в моем представлении, простотой. Может быть, такую оценку я сделал не сразу, а после экзамена, а может, и позднее, когда Блехман стал для меня совсем кумиром. Такой талантливости человека я больше не встречал ни разу.

Он заглатывал любую информацию, как современный компьютер с диска, но только с непременным и быстрым преобразованием ее в некий свой оригинальный информпродукт. Причем казалось – равно успешно во всех областях, будь то математика, логика или марксизм. Так же красиво его и выдавал. Особо впечатлительны на фоне преподавательской казенщины бывали его выступления на занятиях по ОМЛ. То был единственный предмет, где он прилагал некоторые усилия, чтобы донести до слушателей какой-нибудь очередной политидиотизм с авторской издевкой по его сути и смыслу, но безупречный по форме и набору общепринятых признаков и трафаретных фраз. Подкопаться формально было невозможно, и преподаватель себя защищал так же хитро – тем, что за блистательный в наших глазах доклад ставил Блех-ману тройку, в лучшем случае четверку: надо полагать, за «неполное понимание» им марксистских истин. Иногда этому предшествовало обобщающее выступление преподавателя. Как правило, оно заканчивалось для последнего плачевно, поскольку тут же следовали «каверзные» вопросы, отвечать на которые можно было только мямля что-нибудь неопределенное либо неся несусветную чушь.

После первой зимней сессии нас с Блехманом оделили бесплатными путевками, и мы поехали с ним в большой компании студентов всех институтов города в только открытый Шишимский дом отдыха -бывшую дачу первого секретаря обкома Кабакова, расположенную в живописнейшем уголке Урала, на высоком берегу притока Чусовой -Шишимки.

В порядке отступления. Именно там, в «Шишимке», мы пришли с ним к выводу, что сталинские расправы, по крайней мере с известными большими людьми, по делу не совсем безосновательны. Измена и шпионаж – лишь режиссерский антураж. Полное забвение ими, чуть ли не немедленно, после революции главных ее лозунгов – вот что было основанием для казни большинства из них, ибо все они были устроены в стране одинаково. Вершился своеобразный Соломонов суд.