Александр Скобов - Агония

8 января 2015 г.

Многие уже заметили, как изумительно точно совпали границы между «крымнаш» — «крымненаш» и между «самивиноваты» — «ятожешарли». (При всем многообразии оттенков и полутонов, о которых надо говорить отдельно.) Владимир Варфоломеев вдруг обнаруживает, что «сегодня между нами пропасть». Что называется, лучше поздно, чем никогда. Кто-то от этого открытия приходит в ужас. А вот мне прекрасная и величественная картина тектонического разлома ценностно-цивилизационных материковых плит даже нравится. Несмотря на то, что ктото из дорогих тебе людей наверняка окажется поту сторону разлома. И от этого будет пронзительно больно.

Суть разверзшейся пропасти большинство комментаторов «с моего берега» усмотрело в том, что на том берегу оправдывают терроризм. А я вот не считаю оправдание терроризма в принципе недопустимым. Вы можете вспомнить хоть одно победоносное национально-освободительное движение, которое не использовало бы в большей или меньшей степени террористические методы? А если в стране идет партизанская война против тирании, лишившей народ каких бы то ни было легальных мирных возможностей отстоять свои права? Обязаны ли мы осуждать повстанцев за то, что они атакуют объекты инфраструктуры противника и стреляют в представителей его администрации?

Каждый находит или не находит оправдания конкретной диверсионно-террористической атаке, руководствуясь как минимум двумя критериями. И лишь второй по значимости критерий — это кто является ее объектом, ее жертвой. Я не знаю, за что и против чего воюет организация, взявшая на себя ответственность за самоподрыв смертницы в турецком полицейском участке. Но эта смертница атаковала вооруженный отряд противника — не автобус с детьми и не школу. И все-таки важнейший критерий — это как мы оцениваем мотивы террористов с точки зрения наших представлений о справедливости.

Так вот, организаторы парижской бойни стремились не к национальному освобождению, не к политической независимости, не к реализации попранных социальных прав. Они стремились лишить нас нашей свободы. И те, кто им сочувствует, кто находит им оправдания, тоже хотят лишить нас нашей свободы. Так, для современного российского сталиниста те, кто требует запретить карикатуры на Мухаммеда, — социально близкие, потому что он сам мечтает запретить карикатуры на Сталина.

Вот в этом суть разверзшейся перед Владимиром Варфоломеевым пропасти. Это пропасть между теми, кто считает насилие в ответ на слово нарушением фундаментальных принципов справедливости, и теми, кто считает это нормальным, естественным и законным. Это пропасть между сторонниками свободного, светского, рационального общества, в котором человек сам выбирает свое мировоззрение и определяет свое отношение к мировоззрению других, и традиционалистами, ставящих превыше всего принадлежность человека сообществу, которое вольно им распоряжаться и принудительно формировать его сознание через систему ограничений информации, идеологических запретов, сакрализованных табу. И, как верно отмечал Киплинг, вместе им не сойтись.

Радикальные традиционалисты убеждены, что свободного светского общества не должно существовать, что его можно и должно уничтожить. Его существование оскорбляет и ранит их чувства. Люди свободного общества точно так же убеждены, что не должно существовать обществ, в которых секут плетьми за «неправильное» отношение к религии, в которых казнят за переход в другую веру, в которых забивают камнями за несанкционированные сексуальные связи. Такие общества в процессе исторического развития должны исчезнуть. Либо путем постепенной внутренней трансформации и интеграции в общество свободное, прошедшее модернизацию, либо в результате войн, революций и прочих социальных катаклизмов. Но в любом случае сосуществование с такими обществами может быть лишь вынужденным и временным.

Конечно, хотелось бы мирно. Цивилизация была морально и исторически права, когда, столкнувшись с рядом архаических обществ, принудительно прекратила процветавшую в них практику человеческих жертвоприношений — не посчитавшись с их традициями и религиозными чувствами. Но при этом она натворила много чего другого. С долговременными последствиями. «Обратку» до сих пор получаем, чего уж.

Вот только состязание между системами ценностей в условиях мира традиционализм фатально проигрывает. И те, кто не может смириться с историческим поражением, стремятся к силовому реваншу. Они тщательно оберегают то, что считают своим главным конкурентным преимуществом: более высокий болевой порог на жертвы, чужие и собственные, более высокая степень готовности убивать и умирать ради навязывания другим своей системы ценностей. Они рассчитывают на то, что «бездуховный Запад, у которого нет ничего святого» (то есть таких ценностей, ради которых возможна эта внутренняя мобилизация) дрогнет и капитулирует перед их решимостью и страстью — несмотря на свое техническое превосходство.