Виктор Загоскин - Детские травмы

Я, самонадеянно полагая, что у меня есть минут пять в запасе, просто привстал с детского стульчика, чтобы разглядеть, что ж там у нее не клеится, даже в мыслях не имея подходить к этой аномальной зоне близко и, уж тем более, не собираясь что-либо там трогать. Повернув в голову, я увидел Екатерину Григорьевну с кастрюлей с нашими помоями на обед. Она взглянула на меня своим пугающим взглядом прямо на ходу, я сделал вид, что встал вынужденно, чтобы поправить колготки, она ничего не говоря проследовала на кухню, чтобы поставить кастрюлю. Я на какой-то момент даже подумал, что меня пронесло, хотя тот разъяренный взгляд не сулил ничего хорошего. Разумеется, я ошибся, она подлетела ко мне, схватила за грудки, и как начала трепать, я думал мозги мои просто вылезут из ушей в виде серой жижи, так как перегрузки я тогда почувствовал космические, прямо как Гагарин в 1961 году. Сквозь сомкнутые зубы Екатерина Григорьевна сменяла мне в вину, что я ее не послушался, а она предупреждала, а я встал, чем заслужил трясучую экзекуцию.

При прочтении у читателя возникнет закономерный вопрос, а что она всегда так психопатично вела себя? У меня остались в памяти мои детские наблюдения, дающие основания полагать, что не всегда. Один раз моя мама пришла забрать меня пораньше, во время тихого часа. Екатерина Григорьевна была добра как никогда, называла маму по имени, что очень располагало к себе, рассказывала, как все замечательно в саду и группе, как ей нравится ее работа, и как она любит детей. Я спросил у мамы, могу ли я забрать понравившуюся игрушку, на что Екатерина Григорьевна, не дожидаясь реакции мамы выпалила: «конечно, бери! Пусть берет, сад не обеднеет!» Честное слово, у меня был разрыв шаблона, я полагал, что ее подменили, что не может человек одновременно так явно нас всех ненавидеть и проявлять такую безграничную доброту. О характерном для таких абьюзеров двуличии, я, разумеется, не знал, и даже не догадывался.

Хотя, детские наблюдения о том, что люди бывают с двойным дном, все-таки отчетливо засели в моей памяти. На последнем дне в родном саду в форме выпускного утренника, Екатерина Григорьевна, сидела на детском стульчике среди детишек, как назло, прямо рядом со мной. В процессе стихов и благодарственных речей, я заметил, что у нее льются слезы прямо градом. Она даже попросила у меня носовой платок, который мне мама бережливо положила в кармашек. Я отчетливо помню, что тогда ни разу не поверил ее слезам, мне показалось, что все осчень наиграно и по счастью, скоро этот адский утренник закончится, и я ее больше никогда не увижу. Надо ли пояснять, что носовой платок так и не вернулся ко мне обратно, хоть и я и пожаловался маме, которая не стала этот вопрос поднимать.

Екатерина Григорьевна – это несчастный человек, одинокий, неустроенный жизни, воспитывающая одна непутевого сына, из которого толком ничего не получилось. Позднее я узнал, что Саша стал злоупотреблять спиртным, с трудом закончил 9 классов и стал зарабатывать на жизнь, копая могилы на кладбище, тут же пропивая свои более чем скромные доходы. Наверное, корни ее оскотинивания находятся в этой плоскости, что, разумеется, не оправдывает ее жестокости по отношению к детям, которые были не в состоянии ответить и даже толком пожаловаться родителям. Я не знаю откуда, но в моем детском сознании было отчетливое понимание того, что воспитатель всегда прав, даже когда бьет по копчику деревяным тапком и обзывается обидными словами,: заслужил, значит! Юру ведь не бьет, вот он хороший мальчик, а я, значит, довел прекрасную своспитательницу своим поганым поведением, ехидна вонючая. Только спустя годы, уже учась в школе, я смог рассказать маме, как со мной и всеми нами обращалась Екатерина Григорьевна. Мама только спросила с горьким сожалением: «почему ты мне об этом не сказал раньше?»

Интересуйтесь у своих детей, как у них дела, никто ли их не обижает, задавайте прямые вопросы, не проявляют ли агрессию воспитатели. Даже если у вас железобетонное впечатление, что все в порядке, когда вы отдаете и забираете ребенка, очень часто бывает, что промежуток в 8 часов превращается для вашего малыша в каждодневный ад, состоящего из насилия психологического и физического. Ваш ребенок не сможет самостоятельно оценить правильность и справедливость всего происходящего, поэтому сделайте все возможное, чтобы контролировать процесс, даже в момент, когда вас нет рядом. Иначе, будет поздно и вам останется сокрушаться и сожалеть.