Роман Сенчин - Конгревова ракета

На мой взгляд, самое ценное в рассказе – скупые, меж диалогами, описания брошенного дома, близкой войны, следы мирного времени, которое, кажется, нескоро вернется.

Внешне город почти не изменился. Даже реклама висела с прежними процентами, и стрельба слышна только в районе аэропорта. Ее можно было принять за поздний летний гром или взрывы в карьере, где добывают доломит, если бы они не звучали так часто, если бы выстрел не сопровождался далеким разрывом снаряда. Гаубичная батарея, видимо, стояла на Лидиевке, на пустыре за терриконом. Когда стреляли сразу несколько орудий, улица возле террикона вздрагивала, словно от испуга.

Во дворе на бельевой веревке остались висеть прищепки, в траве лежал детский мяч. Доцветали розы. Увядающие цветы были в каплях дождя… ‹…›

Экран телевизора успел покрыться пылью. На спинке стула висели детские штанишки, на подоконнике цвела орхидея.

– Ты не выключила холодильник?

– У меня там замороженные ягоды.

Со звуком сыплющегося из самосвала щебня улетели в аэропорт реактивные снаряды. Их разрывы отозвались толчками в пол. Отец сидел на стуле, опустив голову, и гладил ладонью волосы.

К сожалению, мы мало что узнаём о героях рассказа. Требовать от автора – судя по всему, одной из жертв войны (жертвы – не обязательно погибшие) – конкретики, сложно. Пока боль заслоняет остальное. Но, надеюсь, Николай Фоменко один из тех, кто позже напишет об этой войне действительно полноценную художественную прозу. А написать необходимо.

Дмитрий Ермаков. «Берег юности» ( « Наш современник » , 2016, № 1).

Прозаик не обязательно должен быть теоретиком. Скорее всего, теоретические знания мешают писать оригинальные повести и рассказы… Прозаики продвигаются вперед интуитивно, на ощупь, медленно.

Многие писатели рубежа XIX–XX веков предрекали время, когда читать о выдуманных героях в выдуманных обстоятельствах людям станет скучно. Кажется, это время приходит. Неспроста так популярен жанр нон-фикшн; в прозе и даже беллетристике все чаще применяется не только повествование от первого лица, но и действует герой, одноименный автору. Писатели всячески стараются снизить ощущение вымысла, увеличить ощущение достоверности. Хотя тут есть опасность убить художественность произведения.

Есть другой путь, который начинают использовать все больше авторов. Во вполне себе традиционной прозе герои – реально жившие или живущие, широко известные, под своими именами и фамилиями, люди. Один из примеров такого рода произведений – рассказ вологодского писателя Дмитрия Ермакова «Берег юности».

Главный герой – юный Николай Рубцов, который едет учиться в техникум в город Кировск Мурманской области.

Рассказ читается с увлечением, написан хорошо. Уже первые строки цепляют: «Бело-серая чайка застыла в окне, будто пытаясь посоревноваться в скорости с поездом… И канула вниз, в колесный грохот».

Но, дочитывая «Берег юности», я подумал: «А сохранялось бы мое увлечение, если бы героем был не Рубцов, а выдуманный, совершенно мне не известный паренек?» Тем более что кроме Рубцова в рассказе появляются люди из биографических книг о поэте, воспоминаний о нем… Возникает даже Венедикт Ерофеев, который в то же время находился в Кировске – в детском доме. Вполне могли познакомиться не только в рассказе, но и на самом деле.

У Дмитрия Ермакова они уже в ранней юности определились с литературными предпочтениями. Рубцов любит Есенина, Ерофеев – Игоря Северянина. Выслушав стихотворение Николая, Веня реагирует так:

– О пастухах достаточно сказал еще Вергилий.

– О каких пастухах? – Николай даже опешил от такой наглости.

– Ну, кони там у тебя ржут…

– И чего?

– Есенинщина – вот чего.

– А в лоб? – остановился и насупился Коля.

– Гляжу я на тебя, Рубцов, и думаю: ну почему все великие люди так плохо воспитаны? – сказал Веня и обезоруживающе улыбнулся.

Примиряет ребят общее сиротство:

Они остановились перед деревянным двухэтажным домом с табличкой, на которой написано: «Детский дом».

– Ну пока, Николай.

– Подожди, так ты тут, что ли?

– Да.

– А я ведь тоже… Детдомовский.

Повторюсь, реально жившие или живущие, легко узнаваемые люди, становящиеся героями прозы, это перспективный и важный способ привлечения читательского внимания. И в то же время рискованный – авторскому воображению слишком не разгуляться. Хотя – почему не разгуляться? Лев Толстой в «Войне и мире» поступал с историческими фигурами, кажется, довольно своевольно. За это его и ругали, но и читали взахлеб.