Александр Лурье - В поисках сердца спрута

На первый взгляд тоталитаризм, возвращаясь к апробированной историей традиции общежития, предлагает панацею от всех бед общества, вызванных индивидуализмом и демократией. Как выясняется, лекарство будет пострашнее болезни. Достаточно проследить за эволюцией воззрений такого вдумчивого мыслителя, как С. Переслегин.

Я давно пытался понять, за что именно так страстно ненавижу 60-е годы. В эти годы я родился, с ними связаны наиболее теплые и трогательные воспоминания детства и все же испытываю к ним ненависть, подобную лишь той, какую испытывает неудачник-сын к неудачнику-отцу. Мы, метко названные в начале прошлого десятилетия « восьмидерастами », не можем простить увенчанным легендами шестидесятникам, не только того, что их вино — уксус на наших губах. Мы инстинктивно чувствуем нестерпимую ложь в благородстве их поз и фраз. Слишком много в большинстве их было надуманной игры и самолюбования, слишком много заимствования и страха перед «гибелью всерьез».

Они — по или против своей воли, это уже не существенно — воспитали нас циниками. Сами же исповедовали некий доступный, но не близкий нам романтизм. Он имеет истоком не только тогдашнюю молодость наших отцов, но и факт, упомянутый в предыдущей цитате, мол, тоталитарный режим во времена хрущевской оттепели пытался наладить контакт с интеллигенцией, и не только технической. Проблема только в том, что тоталитарный режим если и налаживает отношения, то только с теми, кто равен ему по силе или сильнее его — остальных он обращает в бессловесных рабов.

Не власть пыталась наладить диалог с интеллигенцией, нет, совсем наоборот — интеллигенция пыталась пойти навстречу власти. Интеллигенция как всегда наивно предполагала, что «перегибы на местах» и прочие «головокружения от успехов» есть не более, чем злая воля одного отдельно-взятого Вождя народов и его приспешников, а сама-то по себе система здоровая и жизнеспособная. Надо только заменить неисправные винтики, а там все пойдет как по маслу. Сперматозоид был истым красавцем, это только из-за вмешательства глупой акушерки родился жуткий урод!

Достаточно влить новое вино в старые мехи и все будет тип-топ. Делов-то! Этот ход мыслей, близкий представлениям о «добром царе и злых боярах» с немалой иронией, но одновременно и надеждой, был отражен Б. Окуджавой:

Даже барабанная дробь и литавры агитпропа времен застоя не смогли убедить некоторых особенно стойких оптимистов в том, что система не столько прогнила, сколько была изначально и бесповоротно гнила. Романтика не рассуждает, ей главное, чтоб: «Все выше и выше и выше // Стремим мы полет наших птиц». Какой ценой и зачем? — такими вопросами могут задаваться лишь буржуазно-демократические обыватели, холоднокровные ужи , не понимающие все величие соколов (сталинских и не только). Как это там у Бернштейна: «Движение — все, цель — ничто»? Чего там возиться на протухшей старушке-Земле, когда нас ждут звезды, какое к черту Нечерноземье, когда на Марсе будут яблони цвести! Вся жизнь — в будущем, а современность — лишь удобрение для него, гори она огнем… На возникшем пепелище интеллигенция сейчас и восседает.

Одним словом, «буря и натиск все перетрут», в первую очередь, как уж повелось, здравый смысл и здоровье. Но порыв важнее, чего бы он ни стоил! И потому через 55 лет после окончания Второй мировой и десять лет после окончании Третьей появляются следующие строки, что характерно — в рубрике «Наука и Жизнь»:

«Цикл (имеется в виду цикл романов бр. Стругацких — А. Л.) выстраивает панораму мира теплого и ласкового. Выстраивает реальность, в которой, говоря словами авиаконструктора Антонова, цитирующего Оруэлла (именно так! — А. Л.), хотелось бы жить и работать. Реальность, которая заклеймена нами сегодня как невозможная, если не нежелательная. В ряде мысленных экспериментов я рассматривал Мир Полдня… и современную Россию, продолженную в естественное для нее капиталистическое будущее как взаимно сопряженные миры-отражения».