Яков Манн: О любви, которой уже нет

Я украдкой поглядывал на ее красивое лицо, освещенное отражённым светом, ее рука, иногда касающаяся моей руки, была гладкой и прохладной, нежный аромат весенних цветов, исходящий от нее, заставлял меня забыть о фильме.

Конечно, моя мама была не в восторге от того, что ее сын влюблен в нееврейскую девочку. Она сама может и не догадалась бы об этом, но я был настолько наивен, что написал об этом в дневнике, который вскоре попал маме в руки. Прочитав мой дневник, она понесла его в детскую комнату милиции, куда меня вскоре вызвали. Там солидный человек в штатском костюме долго читал мне лекцию о вреде ранней половой жизни, пока до него не дошло, что я понятия не имею о чем он говорит.

Осенью я лежал в больнице после операции по удалению аппендицита. Ира пришла проведать меня. Об этом мне сообщил сосед по палате, улыбаясь и подмигивая:

–К тебе дама пришла.

Я поспешил к дверям в отделение, за которыми толпились посетители. Ира скромно стояла в стороне, на ней было светло–зеленое платье, делавшее ее еще красивее.

Мы гуляли по больничной аллее, прохожие оглядывались на нас – наверное странной казалась пара: щуплый мальчишка, с трудом передвигающий ноги после операции, и расцветающая вполне зрелой красотой девушка.

Был чудесный день ранней осени, Ира держала в руке желтый осенний лист, случайное касание наших рук чувствовалось как ожог.

– А ты что здесь делаешь?

Я оглянулся, сзади подходила моя мама. И обращалась она к Ире.

– Как тебе не стыдно бегать за мальчиками, девочка должна быть скромной!

Ира взглянула на меня, в глазах ее были стыд и ужас. Она молча повернулась и пошла прочь.

– Мама, как ты можешь!

Она не слушала меня. Крепко держа меня за руку, она вела меня обратно к больничному корпусу.

– Посмотри, что я тебе принесла, мы сегодня с папой ходили на базар…

Я медленно шел по больничному коридору, в руках сумка с едой, в душе обида. Проходя мимо туалета я остановился, затем решительно открыл дверь.

Я лил в унитаз сладкий мамин компот, золотистый куриный бульон, выбросил в мусор вкусный свежий белый хлеб, испеченный в частной подпольной пекарне и заполнивший своим запахом весь больничный этаж, фрукты и куриное мясо. Душа моя была полна обидой на маму, и жалостью к ней – я знал сколько труда и денег стоили ей эти продукты, и где–то под этим было и сожаление, что теперь придется есть одну больничную манную кашу.

Много лет спустя, уже студентом института, я заезжал в Могилев и зашел к Ириной матери. На столе стояла фотография необыкновенно красивой девушки. Я спросил мать:

– Это Ира?

– Ира.

– И где она сейчас живет?

– В Севастополе.

Больше я о ней ничего не слышал.

Сегодня, 50 лет спустя, я иногда спрашиваю себя: «Может это был мой шанс на то счастье, которое дается человеку только один раз? »

Как жаль, что я никогда не узнаю ответа…

Война

Мои дедушки и бабушки не делали революцию, не были комиссарами гражданской войны в пыльных шинелях и остроконечных шлемах. Они молились своему Богу, растили своих многочисленных детей, зарабатывали на жизнь ремеслом с трудом сводя концы с концами.

Мой дедушка Лейбл был кузнец, прадедушка Янкл тоже был кузнец. Они подковывали копыта лошадям, чинили телеги и фаэтоны.

В 41–м году моему деду исполнилось 35 лет. Он был высокий и сильный, имел «золотые» руки и был очень честен в делах, хотя и был очень беден.

Когда началась война, дедушка и прадедушка погрузили в телеги жен, детей и скудный скарб и пошли на восток. Через неделю тяжелого пути под бомбежками их обогнали немецкие передовые войска. Пришлось повернуть обратно.

Сами того не зная, они шли по узкой тропе, на которой был шанс выжить. Сосед, который шел с ними, решил заглянуть в местечко чуть в стороне от дороги. Там его и убили. Может быть Бог вел их по этому пути.

Дедушка и прадедушка с семьями вернулись в Могилев. Они нашли свои квартиры разграбленными соседями. Там уже жили чужие люди.

По приказу новой власти дедушка и прадедушка поселились в переполненном еврейском гетто, где в маленьком квартале ютилась большая часть жителей города.

Город заняли румыны, союзники немцев. Румыны не казнили всех евреев, как немцы, они отправляли их в лагерь смерти Печора.

Мои дедушки выжили благодаря тому, что им отложили отправку в Печору. Властям и населению нужны были кузнецы. А потом о них забыли, и они выживали долгие 3 года до прихода советских войск.

Я закрываю глаза и вижу подводы, медленно тянущиеся по грунтовой дороге между воронками от бомб. Там, на тонком слое соломы, на дне одной из подвод лежит моя испуганная десятилетняя мама, там же и я, и мои дети, и мои американские внуки, такие шумные и счастливые.