Клара Скопина - Мы дети войны

Никто из обкомовского призыва на поезд не попал, потому что фашисты внезапно ворвались в Запорожье. Последний поезд с грузом, до которого даже последний обоз с товарами не дошел, под обстрелом успел вырваться на восток. Мы оказались в оккупации. Фашисты специально вылавливали членов бригад-мобилизационщиков, которых тут же расстреливали, их выдавали сами жители.

Мы жили на левой части Днепра, а отец прятался где-то на правой. Плотина ДнепроГЭС связывала два берега, но ее взорвали красноармейцы, а фашисты вынуждены были навести паромную переправу.

Отец ещё раньше предупреждал маму, что если они не уедут на восток, то вынуждены будут уехать в село, где жили родственники отца, иначе в городе с такой семьей не выжить. И попадаться на левом берегу отец не мог, иначе его бы расстреляли. Выехать же в село можно было только по правобережной Украине. И чтобы маме с детьми перебраться на правый берег, надо было в немецкой комендатуре получить пропуск. За ним в очереди стояли тысячи.

Мама вынуждена была бегать, отмечаясь в очереди, между домом и комендатурой. Ведь дети маленькие, 2, 4, 6 и 12 лет. И она, бедная, металась. В одну из таких пробежек попала под авиабомбежку. Ее не стало 6 мая 1942 года.

Что помнит душа из того? Помнит только то, что во двор к нам приехал воз, на опилках которого лежало тело мамы с хорошо сохранившимся лицом, укрытая одеялами. Ее в дом (непонятно почему) не занесли, не раскрывали, а в тот же день через какое-то время отвезли на кладбище, где и похоронили без гроба.

Мать – Жукова (Горячих) Евдокия Фёдоровна.

Я, помню, бегал вокруг воза и пускал в сторону мамы бумажные самолетики, которые умел делать. Брат говорил, что я не плакал, а сестрички тоже ничего не понимали. Правда, я помню, что видал, как из воза прямо на зеленую траву капала кровь. Соседи и крёстные нам говорили, что мама умерла от разрыва сердца. А что это и как никто больше не говорил. Был ли отец на похоронах, не знаю. Скорее всего, что нет. За нами ухаживали крёстные. Все мы, четверо, были крещеные. На кладбище мы с братом пошли. И там, на кладбище, где маму похоронили без гроба, прямо в одежде, в которой ее и привезли к нам, я мало что понимал, продолжая под усмирения старушек пускать самолетики. Так было, пока маму не похоронили, пока не появился надмогильный холмик. Тогда я стал возле него, как оловянный солдатик, и никуда уходить не хотел. Брат Володя с силой увлек меня домой. И дома больше никто не собирался. Только нас крестные предупредили и готовили к отъезду из дома. А как, к кому и когда, никто ничего не говорил.

Это произошло ночью. К нашему дому подъехала цыганская кибитка с шатром, нас погрузили с продуктами, одеялами и одеждой, была ночь. Цыганская кибитка подъехала к паромной переправе, которая охранялась автоматчиками; двое цыган, взяв с собой что-то в ведре и бутыль, подошли к охранникам, о чем-то с ними поговорили, отдали то, что унесли с собой, и кибитку пропустили на другой берег. Позже отец говорил, что цыгане не боялись немцев, а часовых подкупили ведром яиц и флягой самогонки.

Цыгане вывезли нас в поле, где их ожидала вторая кибитка, запряженная двумя старыми клячами, а сзади кибитки был привязан возок, на котором лежала коза. Цыгане рассказали отцу, лежащему на втором ярусе кибитки, о том, как они обманули охранников тем ведром, где были яйца. Оказывается, половина их были болтуны, т.е. негодные яйца. Отец расплатился с цыганами, они пожелали нам счастливо добраться домой.

За извозчика сел Володя, а отец только изредка указывал ему, где повернуть. Больше мы ночью не ехали, а останавливались на краю какого-то села, пасли козу, доили, давали кушать лошадям, приносили им воды. В основном, это делал Володя, а отец потихонечку слазил с кибитки и варил еду. Забыл: был у нас и наш любимец пёсик, небольшого росточка, рыжеватый, будто солнышком окутан, криволапый. Он поочередно спал со всеми нами.

Остановившись на краю села, мы вдвоем с Тамарой шли вперед, заходя в каждое подворье, протягивали ручонки и просили у хозяев что-нибудь поесть. Володя говорил о смерти мамы, больном отце. Люди давали нам кто хлеба, кто пирожок, кто картошки. Всего понемногу. Володя, держа на руках двухгодовалую Катю, складывал подаяние в торбу, которая висела у него сзади, и все это мы приносили отцу к кибитке.

Фото слева – Запорожье, 1941 год. В память нашей дружбы (слева направо) Володя, Тома, Лёня. Фото справа – самая маленькая, годовалая Катя.