Николай Шахмагонов - Выстрел в спину на Машуке. Заказное убийство Лермонтова

И всё же Лермонтов переборол в себе это чувство неприятия. В канун своего отъезда на Кавказ, Лермонтов, по словам Араповой, к великому удивлению Натальи Николаевны, сел на освободившееся возле неё место и заговорил. Арапова писала:

«Он точно стремился заглянуть в тайник её души и, чтобы вызвать её доверие, сам начал посвящать её в мысли и чувства, так мучительно отравлявшие его жизнь, каялся в резкости мнений, в беспощадности осуждений, так часто отталкивавших от него ни в чем перед ним не повинных людей».

И очень важно мнение Араповой о силе и мощи таланта Лермонтова, в котором не сомневалась Наталья Николаевна: «Может быть, в эту минуту она уловила братский отзвук другого, мощного, отлетевшего духа, но живое участие пробудилось мгновенно, и, дав ему волю, простыми, прочувствованными словами она пыталась ободрить, утешить его, подбирая подходящие примеры из собственной тяжелой доли. И по мере того как слова непривычным потоком текли с ее уст, она могла следить, как они достигали цели, как ледяной покров, сковывавший доселе их отношения, таял с быстротою вешнего снега, как некрасивое, но выразительное лицо Лермонтова точно преображалось под влиянием внутреннего просветления».

Лермонтов не стеснялся признаться в том, что заблуждался, избегая Натальи Николаевны. Он прямо сказал:

«– Когда я только подумаю, как мы часто с вами здесь встречались!.. Сколько вечеров, проведённых здесь, в этой гостиной, но в разных углах! Я чуждался вас, малодушно поддаваясь враждебным влияниям. Я видел в вас только холодную неприступную красавицу, готов был гордиться, что не подчиняюсь общему здешнему культу, и только накануне отъезда надо было мне разглядеть под этой оболочкой женщину, постигнуть её обаяние искренности, которое не разбираешь, а признаешь, чтобы унести с собою вечный упрёк в близорукости, бесплодное сожаление о даром утраченных часах! Но когда я вернусь, я сумею заслужить прощение и, если не слишком самонадеянна мечта, стать когда-нибудь вам другом. Никто не может помешать посвятить вам ту беззаветную преданность, на которую я чувствую себя способным.

– Прощать мне вам нечего, – ответила Наталья Николаевна, – но если вам жаль уехать с изменившимся мнением обо мне, то поверьте, что мне отраднее оставаться при этом убеждении».

Когда случилась трагедия в Пятигорске, когда пуля, выпущенная из пистолета очередного нелюдя оборвала жизнь того, кто мог нам заменить Пушкина, Наталья Николаевна очень горевала, и в тоже время призналась со слезами на глазах:

– Мне радостно подумать, что он не дурное мнение обо мне унёс с собою в могилу.

Сила Лермонтовских строк обрушилась на негодяев, обрушилась с гневным обличением…

(…) Не вы ль сперва так злобно гнали

Его свободный, смелый дар

И для потехи раздували

Чуть затаившийся пожар?

Что ж? веселитесь… – он мучений

Последних вынести не мог:

Угас, как светоч, дивный гений,

Увял торжественный венок.

Его убийца хладнокровно

Навёл удар… спасенья нет:

Пустое сердце бьётся ровно,

В руке не дрогнул пистолет.

Убийца «заброшен к нас по воле рока». Недаром русский историк Василий Осипович Ключевский, кстати родившийся в год гибели Лермонтова, позднее написал: «Немцы посыпались в Россию, как сор из дырявого мешка, облепили двор, обсели престол, забирались на все доходные места в управлении». Это относилось ко времени правления Анны Иоанновны. Но ничего не изменилось в России и в эпоху русских гениев Пушкина и Лермонтова, ни позднее…

Ключевский указал на мерзость того времени, наименованного бироновщиной: «Русским же аристократам, как например князю М.А. Голицыну, была предложена должность шута». Обнаглевшие «немцы» пытались сделать шутом и Пушкина, посылая ему «Диплом ордена рогоносцев». Пушкин вынужден был драться, несмотря на обещание, данное государю, не участвовать в дуэлях.

Лермонтов хорошо понял, как завязывалась интрига и кто стоял за спиной убийцы и выступил против шайки залётных проходимцев и доморощенных сановных уголовников. Известны слова генерала от инфантерии графа Александра Ивановича Остремана-Толстого, сказанные одному из таких проходимцев: «Для вас Россия мундир ваш – вы его надели и снимите, когда хотите. Для меня Россия кожа моя».

Лермонтов посвятил Пушкину тёплые и трогательные строки…

И он убит – и взят могилой,

Как тот певец, неведомый, но милый,

Добыча ревности глухой,

Воспетый им с такою чудной силой,