Антон Носик - Изгои. За что нас не любит режим

– В Адвокатской палате Москвы комментирование дел, в которых ты сам не принимал участия, считается серьезным нарушением профессиональной этики адвоката. Это принципиальная позиция.

Так и не рассказал Генри Маркович, что он думает о моем приговоре. И дело было именно в профессиональной адвокатской этике, а не в общечеловеческой: во-первых, разговор был личный, а во-вторых, Сергей Бадамшин, мой адвокат, в нем участвовал, так что неудобной ситуации критики коллеги «за глаза» тут возникнуть не могло. Но правила есть правила, и нарушать их нельзя.

Сам я, как выше уже подмечено, ни разу не профессионал в адвокатуре, и никаких мыслей об адвокатской этике у меня в голове не возникало, когда я читал «экспертные» комментарии о своем деле от совершенно посторонних людей, не ходивших на суд, не знакомых с делом даже в объеме обвинительного заключения. Мне просто из общей логики кажется, что давать комментарии по делу на 420 страниц, которого ты не держал в руках, – это примерно как рецензировать фильм, которого ты не видел, или книгу, которой не читал. Безотносительно к этическим кодексам закрытых сообществ, это вопиющий непрофессионализм и в некотором роде шулерство.

Мое следствие, как и все дела о мыслепреступлениях, рассматриваемые в российских судах, стало полем пресловутой битвы экспертов. До возбуждения уголовного дела свои заключения дали специалисты из Института ФСБ (те самые, у которых бомбежка Сирии является «преступлением экстремистской и террористической направленности»). Затем, уже в рамках следствия, 42 страницы своего психолингвистического заключения дали трое экспертов из МИЦ. Поскольку там отрицалось наличие признаков экстремизма во всех высказываниях, которые эксперты оценивали, следствие заказало вторую экспертизу – из Волгограда. Но в ней тоже далеко не все инкриминируемые мне высказывания были признаны экстремистскими. В частности, там отметены, как не содержащие экстремизма, все те фразы, которые фигурировали в исходном доносе, рапорте ГУПЭ МВД о наличии признаков преступления, в экспертизе ФСБ. Так что обвинение вконец запуталось, не сумев сформулировать, за какую именно фразу меня надлежит судить. В итоге суд признал меня виновным и за пост, и за выступление на радиостанции – но какие именно мои высказывания он счел экстремистскими, не сказано в приговоре, потому что этого не сказано в обвинительном заключении.

Думаю, любому практикующему юристу понятно, какие именно изъяны в приговоре первой инстанции подлежат оспариванию в Мосгорсуде. В основном я изложил их в своем последнем слове:

– не доказан преступный умысел;

– не доказана общественная опасность деяния;

– не указаны конкретные высказывания, признаваемые экстремистскими;

– существенные документы в деле (экспертиза МИЦ) проигнорированы, в нарушение 49-й статьи Конституции;

– мое право на защиту нарушено отказом судьи от приобщения к делу заключения культурологической экспертизы и от вызова свидетеля-эксперта, о допросе которого мы ходатайствовали;

– за год, прошедший со времени публикации поста в ЖЖ и эфира на «Эхе», ни тот, ни другой материал не был признан экстремистским в установленном законом порядке.

И, очевидно, оспариванию подлежит мера наказания из июльского «пакета Яровой», примененная задним числом к деянию 2015 года. Это грубое нарушение положений ст. 9 УК РФ «Действие уголовного закона во времени», где простым русским языком сказано:

Преступность и наказуемость деяния определяются уголовным законом, действовавшим во время совершения этого деяния.

«Адвокаты» и «юристы», ухитрившиеся не приметить даже этого слона в моем приговоре, всего лишь расписываются в собственной некомпетентности. Хочется надеяться, что никому из них не суждено представлять интересы обвиняемых в судебном заседании.

Сегодня состоялось предпоследнее заседание Пресненского районного суда по моему уголовному делу.

Моим допросом закончилось судебное следствие, затем состоялись прения. Это тот интересный момент, когда обвинение (в моем случае – капитан юстиции Екатерина Сергеевна Фролова из прокуратуры ЦАО) сообщает суду, какую меру наказания оно просит назначить подсудимому. В моем случае, с учетом отсутствия предыдущих судимостей, исключительно положительных характеристик и наличия малолетнего ребенка на иждивении, обвинение попросило сакральную двушечку. То есть два года лишения свободы с отбыванием наказания в колонии общего режима.