Фигль-Мигль - Рассказы о диковинках

Как я понял потом, я боялся не столько смерти – её, конечно, тоже, – сколько глухого одиночества в качестве её фона. Не мной, увы, воспетого одиночества, когда никто не подаст пресловутый последний стакан воды и никто не увидит, как мужественно я выдавливаю из себя свою последнюю улыбку.

Разумеется, я не умер, хотя, наверное, и мог бы, если бы психовал ещё усерднее. Я дожил до утра, а утром ко мне пришли друзья, принесли поесть и даже, увидев жалкое моё состояние, сбегали за какими-то таблетками. Потом они отбыли на пляж, купаться. Ослабев от этой дикой ночи, слёз и таблеток, я очень быстро заснул и через сутки проснулся здоровым. До сих пор отчётливо помню, на общем размытом фоне воспоминаний, то ощущение счастья, с которым я засыпал. Тогда я понял, что по-настоящему счастливым человек может быть только по самым незначительным поводам.

К чему я всё это рассказываю, сейчас поймёшь. Может быть, я пытаюсь сказать, что счастья нет, что это только слово, фикция, как и большинство слов. А может, всё наоборот: оно есть, но мы его не замечаем в нужный момент. Вот светлая мысль. Количество света в ней соизмеримо только со степенью новизны.

Нет, нет. Даже если счастье есть, оно такое маленькое, серое и жалкое, что не замечаешь его не по своей вине. Тоже мне, фаворский свет. Приходит к тебе такая серенькая мышка – здравствуйте, я ваше счастье. И глаза у этого счастья серые. И взгляд такой же, и замашки – ох, не тебе их иметь. Что? Да, меня понесло, извини. Ну извини! Forgive me! [3] Прости меня! (англ.) Сейчас всё исправим.

Я смотрел матч Россия – Украина и всё пялился на Смертина. Не так часто его показывали, но к середине второго тайма до меня дошло: Смертин – вылитый Мэрилин Мэнсон. Без мейкапа, конечно. Этот матч обошёлся мне в ящик пива: я поставил на победу. Как истинный патриот. Ещё спасибо, что пиво согласились взять в рассрочку.

Я изгнал из своей жизни единственного человека, которого по-настоящему любил. Всей душой – видимо, это и аукнулось. За что? Да так, обидки. Мог бы простить. Но когда любишь всей душой, уже не до прощения.

Я умный, я очень хорошо соображаю. Ну и что, что медленно? Соображал бы быстро – не с тобой бы сейчас разговаривал. И не на родном языке, скорее всего. Что значит, на каком? Два… три… почти четыре. Знаю я языки, не волнуйся. Почерпнул кое-что из книжек, ну и из мира иллюзий, конечно: кино, клипы. Тот же Мэрилин Мэнсон. Или Rammstein. Ты не представляешь, я ведь немецкий по тайному советнику Гёте учил. А потом бац – и Rammstein. В первый раз слушал, кроме du hast mich ничего не понял. Это-то я понял, меня все имеют, кто не устал ещё. Что же ты выучил, спрашивают, песенку перевести не можешь. Переведи, легко сказать. Я, что ли, виноват, что у тайного советника таких слов в запасе не было? Потом осилил. Это ты дальше I am, fuck me никогда не продвинешься, да тебе и не надо. С тобой говоришь – такое чувство, что читаешь оду Горация стенке, на любом языке с одинаковым успехом. Нет, мне нравятся необычные чувства.

Итак, с любовью я завязал. В моем возрасте, при моей профессии и амбициях, это только на пользу. Больше буду обращать внимания на окружающих. Сейчас, знаешь, уже не модно постоянно писать о себе, всё о себе, во всех сочетаниях. Не знаешь? Ну вот, значит, знай.

Ходишь по улицам, пустой, умный и очень наблюдательный. А что? Нигде не свербит, ничто не отвлекает от красивой архитектуры. Какой город, конфетка. Раньше я чувствовал, что он принадлежит мне – от первого камня до последнего. Я никогда не бросал под ноги окурки и прочий мусор. На своём пути между университетом и библиотекой я хозяйским взором проводил по ровному ряду домов и дворцов. Теперь моего здесь нет ничего. Теперь стало очевидно, кому и что здесь принадлежит. Всё, что мне осталось, – окурки. Я по-прежнему аккуратно несу их до урны.

Когда нет любви, просыпается любопытство. Сразу замечаешь все эти шарфики-плащики, и лица, и выражение глаз. В зависимости от погоды и времени года большее или меньшее число людей находит в себе силы смотреть по сторонам. Кто-то даже улыбается и смотрит с ответным интересом. Это меня смущает; я не готов к отношениям, даже если это обмен взглядами на улице.

Именно те ружья, которые никогда не стреляют, постоянно таскают из пьесы в пьесу. Я – хорошее ружье. Переживания мужчин мне так же мало доступны, как и переживания женщин. Вот поэтому я с равным успехом могу описать и то и другое, будет очень правдоподобно. Ну ты меня удивляешь. Правдоподобие – главная ценность не только в литературе. Правда никому не нужна, а фальшь никто не любит.