Витторио Страда: Противоречия позднетоталитарной культуры

Ведь для Ленина марксизм - это высшее и незыблемое «научное» знание, метод которого сводит на нет любой другой путь исследования и познания. При этом коммунистическая партия, вернее, ее руководство, еще вернее - ее вождь, считается носителем и стражем марксистской истины и любой возможной ее модификации. Естественно, что при таких железных предпосылках «культурное наследство», предварительно очищенное от всего, что было в нем опасного для нового режима, и выхолощенное навязанными однобокими схемами интерпретации, превращалось в паразитарно администрируемое достояние, и всякая культурная «инвестиция», всякий свободный рост этого наследия стали невозможны. Марксизм превратился в монументальное надгробие, похоронившее под собой уже угасшую культурную жизнь.

МЕЖДУ КУЛЬТУРОЙ и той ее специфической частью, какой является литература, сразу обнаружился некоторый зазор. Хотя в прототалитарный период советского режима всякая возможность интеллектуальных исканий была перечеркнута, и они проявлялись во все более чахлых формах, да и то лишь в рамках марксизма, у литературы, пусть обедненной и ослабленной, поле деятельности было значительно шире. Она и в дальнейшем будет занимать особое место в тоталитарной культурной политике, которая сумеет выхолостить интеллектуальные искания, но никогда не сможет до конца совладать с литературой. Это связано с двумя обстоятельствами: первое - чисто внешнее: роман или стихотворение можно написать и вне необходимой в деле культуры атмосферы и открытых для всех коллективных исканий; второе - идеологическая власть могла совершенно спокойно создать тьму псевдотеоретиков, то есть марксистов, переряженных в философов, историков, социологов и т.п., причем именно в таких интеллектуальных суррогатах она и нуждалась, но она никак не могла обойтись без художников и рядом с оравой псевдописателей на жалованьи была все-таки вынуждена терпеть писателей настоящих.

Этот «прототалитарный» период носил явно переходный и подготовительный характер и мог закончиться либо распадом системы, либо ее укреплением. Фундамент системы был заложен Лениным с такой гениальной основательностью, что вторая возможность приобрела историческую конкретность. Реально она вылилась в явление, которое мы можем определить как «зрелый тоталитаризм» и которое эвфемистически именуют «культом личности» или, проще, «сталинизмом». Сталинский переворот свелся к следующим принципиальным актам: полное слияние базиса и надстройки тоталитарной социально-экономической формации, иными словами, превращение всей экономики в тоталитарную, с жестоко-насильственной ликвидацией любых частнохозяйственных вкраплений и индустриализацией страны на основе отвечающих новому режиму критериев; приспособление политических институтов к новой фазе развития, происходящее через усиление партии и замену старых ее членов, уже не соответствующих новой ситуации; и, наконец, третье - радикальная трансформация всей идеологической надстройки, что отнюдь не противоречило ленинским основам, а только развивало кроющиеся в них возможности. Окончательно утвердился тройной культ тоталитарной системы: культ коммунистической партии, марксистской идеологии и партийного и идеологического вождя - Ленина, как создателя, и Сталина, как главного его продолжателя. Увенчивала этот чудовищный культ обожествленная фигура Сталина, освещаемая солнцем Революции и восславляемая хором всех коммунистов земного шара.

Но между культом и культурой есть разница. В культе периода «зрелого тоталитаризма» культура была объектом политической операции двоякого рода, приведшей к обострению ее противоречий. С одной стороны, были сняты некоторые из ограничений, сужавших в предшествующий период отбор «наследства»: это проявилось главным образом после 1934 года, а в международном политическом плане - после периода политики «народного фронта» и усиления антифашизма просоветского толка. Коронным итогом этой операции, представлявшей коммунизм и пролетариат паладинами культурных ценностей и центром сплочения «прогрессивных» сил, стала формула «социалистический гуманизм». Однако, с другой стороны, в той же литературной среде и без того уже укрощенная и ослабленная творческая энергия не душилась так, как в этот период тоталитарного режима. История советской литературы того времени слишком печально известна, чтобы задерживаться на примерах. Интереснее другое. Если на первом этапе тоталитаризма противоречие между допущением «наследства» и его выхолащиванием сглаживалось благодаря тому, что тоталитаризм не был еще, так сказать, по-настоящему тотальным и еще не совсем ликвидировал некоторые остатки прошлого, во второй его фазе, фазе «зрелого тоталитаризма», это же самое противоречие было снято посредством беззастенчивой операции идеологического измышления и подтасовки, приведшей к псевдокультуре, в которой сосуществовали отобранные элементы русской культуры (вспомним, например, о восхвалении Белинского, Чернышевского, Добролюбова в отрыве от исторического контекста), - этакая смесь материалистических традиций в философии и реализма в литературе, - и, конечно, марксизм-ленинизм, не как «догма», по уверению догматиков, а как «руководство к действию». А «действия» предусматривали, между прочим, разрушение всей свободной культуры с целью построения тоталитарного общества и создания «нового человека».

Читать дальше