Александр Левинтов - 8 | Севера́. И приравненные к ним

Это было летом 67-го года. Двигаясь по маршруту Западно-Сибирской комплексной экспедиции Института географии АН СССР, я немного застрял в ожидании парохода на Александровское-Нижневартовск в Колпашеве, столице Нарымского края, куда в своё время ссылали пламенных революционеров: Н. Н. Баранского, Г. М. Кржижановского, супругов Лепешинских и других, ставших потом старыми большевиками, членами организации политкаторжан, по большей части кончивших при Сталине жизнь в звании врагов народа. Здесь, на севере Томской области, они жили достаточно комфортабельно и интеллигентно, хотя и подолгу – некоторые находились в ссылке по четыре года.

Где-то совсем неподалеку от места, изображённого на фото, я сидел на брёвнах, наблюдая совершенно пустую реку. Конечно, тогда никаких таких скамеечек и выспренних знаков здесь не было: недалеко от моих брёвен располагался кооп-магазин, где мне делать было нечего: всё продавалось только местным жителям по кооп-карточкам. А внизу был причал-дебаркадер для швартовки пассажирских судов Обского речного пароходства.

На тех же брёвнах, шагах в десяти от меня располагалась странная группа из трёх человек: два парня несколько моложе меня, и девушка, довольно симпатичная. У них был один тощий рюкзак на троих, а одеты они были легкомысленно даже для колпашевского августа: обыкновенные ковбойки, какие-то ковбойские платочки на шее, драные и тёртые брючата, лишь отдалённо смахивающие на джинсы. Девушка пела, а один из парней подбренчивал ей на гитаре. Она пела популярный шлягер, но не в дурашливой манере Ирины Бржевской, а зло и даже трагически:

Мы разговорились.

Они оказались москвичами.

– как вас сюда, в такую даль, занесло?

– занесли.

Так я познакомился с несчастными московскими тунеядцами, высланными за 101-ый километр, сначала четверо суток поездом, не в купейном или плацкартном вагоне, а тюремном, под конвоем. Потом в Томске, отсидев в местном КПЗ более недели, отправлены сюда в трюме того же парохода, которым прибыл сюда и я: без паспортов (отняли ещё в Москве), без денег, без вещей… без каких-либо шансов выжить даже до зимы. Естественно, на работу их никто не принимает, хотя нужда в рабочих руках здесь всегда сильная, а они к тому же имеют среднее образование – высшее по сравнению с местной молодёжью.

У меня была для них буханка черного, банка «завтрака туриста» (пародия на дефицитную тушёнку), а ещё мы распили бутылку какой-то вермути томского разлива.

Ночевал я на дебаркадере, без них. Утром – привычная очередь в кассу. В этой очереди и узнал, что вечером местные мужики подрались с московскими тунеядцами, того, с гитарой, зверски и тупо убили, а его труп сбросили в Обь под брёвна.

Ещё раз я встретил в тот сезон тунеядцев в Салехарде. Август уже кончался и с востока, от Гыды наползала фиолетово-чёрная туча, полная снега и мороза. Стайка тунеядцев, одетая как и те, в Колпашеве, в драные ковбойки и брючата, кто в кедах, кто в сандалиях, кто в туфлях, с ужасом и тоской смотрела на эту тучу и на предстоящую им дорогу из искривлённых рельсов и горбатящихся шпал: кто-то им сказал, что на мёртвой дороге Салехард-Игарка сохранились бараки для зэков, где они могут попытаться выжить.

Этим я уже ничем не мог помочь: сезон кончался – ни денег, ни харчей, ни даже излишков одежды.

Они оставались здесь навсегда. А я возвращался в беззаботную Москву и её последнюю оттепель: через год советские танки ворвутся в Прагу.

Ласковое послеполуденное бабьелетнее солнышко, теплынь и благодать, мы только что вернулись из разных мест: я – из Закарпатья, из Свалявы, рядом с которой проходила восхитительная и романтичная летняя школа «Математика в географии», а по железной дороге всё шли и шли эшелоны с танками в Чехословакию. Идёт 1968 год. Мы сидим в кафе «Ивушка» на Калининском проспекте, попиваем коньячок с кофейком и шампанское. Это – мой день рождения, 24 года, можно сказать, жизнь уже прожита, а ничего не сделано.