Станислав Шуляк: Солнцебесие. Афоризмы и откровения

Есть несколько близкородственных дефиниций термина «афоризм». Википедия определяет афоризм, как «оригинальную законченную мысль, изречённую и записанную в лаконичной запоминающейся форме и впоследствии неоднократно воспроизводимую другими людьми». В принципе, это верно. Но всё же следует несколько переставить акценты. Афоризм – краткое самодостаточное речевое произведение, речевое событие, смысл (мысль) в нём приветствуется, поощряется, но не является обязательным. Смысл может мерцать в отдалении, обозначаться пунктиром, манить и морочить. Смысл может рассыпаться намёками, но – никогда не навязываться. И ещё афоризм – высказывание, существенно более близрасположенное к поэзии, нежели это декларировалось прежде. В сущности, афоризм – равноправное дитя прозы и поэзии, отчасти ушибленных своими природными протяжённостями. Афоризм так же странен и причудлив, как карлик, порождённый в семье нормальнорослых предков.

Тем более – последний пункт определения, предложенного популярной электронной энциклопедией, – очевидное родимое пятно идеологии постиндустриального общества. Никакое явление или событие не является существующим, действительным, если о нём (о них) на все лады не вещают масс-медиа. Война или светопреставление существуют только тогда, когда о них сообщают по зомбоящику или в интернет-новостях. Афоризмы же зачастую выламываются из такого информационного прокрустова ложа. Ибо иные из них способны вести своё тайное существование с мириадами подспудных значений параллельно скрытной истории человечества, лишь на краткие мгновения содрогаясь от фотовспышек и изнемогая от неумолимого упругого света юпитеров. «Афоризмы подобны кротам – подкапывают во тьме, при дневном же свете тревожно согбенствуют», – читаем мы в «Солнцебесии» афоризм под номером 1098. Возможно, он как раз о том: афоризм вовсе не обязан «быть неоднократно воспроизведённым другими людьми» – авторская афористика существует по несколько иным законам. Афоризм не перестаёт быть афоризмом, даже если он не то, что не был воспроизведён другими людьми, но даже и не читан ими. В принципе, то же касается и романа, и рассказа.

Итак, «Солнцебесие»… В книге три персонажа: Бог, Мир, Человек. Впрочем, в отношении последнего пафос постоянно понижается, и тот именуется Двуногим. Можно заметить, что с Homo автор «Солнцебесия» ещё вынужден считаться (не попрёшь же, в конце концов, против очевидного), то sapiens С. Шуляк отметает с порога. Нет в его искажённом мире никакого сапиенса, он и сам (автор) никакой не сапиенс. Сумеречный романтик Ницше, удручённый тотальным несовершенством человека, некогда мечтал о сверхчеловеке, он тосковал по этому существу, расположившемуся на ступенях эволюционного развития приблизительно посередине пути к Богу. Интенции С. Шуляка прямо противоположны: человек для него идентичен недочеловеку, да что там – это практически синонимы.

«Послушайте, имейте же хоть каплю человеконенавистничества!» – дословно гласит афоризм №72, быть может, ключевой из первой книги «Дары данайцев». Тогда ещё могла речь идти о каплях! В «Солнцебесии» – и «прогресс» здесь несомненен – жидкая отрава сомнения и неверия уже объяла автора до души его. И, возможно, ключевой афоризм книги – №749 – здесь выглядит так: «Послушайте! Вы напрочь утратили всякие неприличия, вы игнорируете любые общенедочеловеческие ценности!» «Говоря о грядущем Хаме, мы подразумеваем самого разнузданного из хомосапиенсов», – словно подводит итог автор «Солнцебесия» в №722. Человек слишком несовершенен, утверждает автор, настолько несовершенен, что чем такой, так лучше уж никакого вовсе! В сущности это перфекционизм высокого полёта. Столь высокого, что и стратосфера будет ниже.

При этом, конечно, не следует делать далеко идущих или экстремистских выводов. Например, об истреблении негодных человечишек, обременяющих бедную захудалую планету. Или, положим, об их самоистреблении. Последнее, впрочем, весьма, возможно. Независимо даже от пожеланий или фобий разнузданных литераторов и их читателей (или нечитателей).

Кстати же, если открыть последнюю страницу романа С. Шуляка «Плач Иеремии», то в стихе 11 пятой главы мы встретим всю ту же бодрую троицу персонажей: Бог, Мир и человек, причём ровно в той же последовательности. «К Богу, миру и человеку взываю я, но вовсе не слышен голос мой, голос мой тщетен! Голос мой бесполезен. Он тише ветра ясною звездною ночью. Ветер же веет над миром, одинок и свободен!..» Дополнительным тому подтверждением может быть №132 из «Солнцебесия». «Бог здесь давно не ходит. Хоть мы по привычке всё оглядываемся, всё высматриваем. У каждого – у Бога, у мира, у человека – своя избранная, своя отдельная тропа, и тропы те не пересекаются». Думается, всё сие неслучайно.