Irma Narbut - Война и человек в русской классической литературе

Лирический герой стихотворения находится внутри сражения и отделен от него несколькими днями, он еще мысленно погружен в переживания. Повествование лишено патетики, «красоты» боя. Перед нами – исповедь, которая возможна лишь раз в жизни, настолько она искренне и сокровенно излагается героине послания, человеку, духовно близкому, который, возможно, разделит чувства поэта, чудом оставшегося живым («чудак»).

Бой «обезличивает» людей, превращая их в «сплошную» массу, не осознающую, что происходит, но автоматически выполняющую свою кровавую работу («Скликались дико голоса», «в арьергард орудья просят», «Вот ружья из кустов выносят. Вот тащат за ноги людей И кличут громко лекарей», «Вдруг с гиком кинулись на пушки»).

Документальный стихотворный очерк поэта поражает «жесточайшим» реализмом описания картины сражения, достоверностью каждой детали:

Вдруг залп… Глядим: лежат рядами —

Что нужды? – здешние полки,

Народ испытанный… «В штыки,

Дружнее!» – раздалось за нами.

Кровь загорелася в груди!

Все офицеры впереди…

Только находясь в самой гуще событий, мог поэт запомнить, а затем запечатлеть главные эпизоды жестокого боя, следовавшие один за другим. Его кульминацией была двухчасовая рукопашная схватка, после которой долго речная «мутная волна//Была тепла, была красна».

Верхом помчался на завалы

Кто не успел спрыгну́ть с коня…

«Ура!» – и смолкло. «Вон кинжалы,

В приклады!» – и пошла резня.

И два часа в струях потока

Бой длился. Резались жестоко,

Как звери, молча, с грудью грудь,

Ручей телами запрудили.

Хотел воды я зачерпнуть

(И зной и битва утомили

Меня) … но мутная волна

Была тепла, была красна.

Стихотворение отличается от военной лирики начала 19 века новым подходом к изображению человека на войне; подчеркнутой простотой, точностью описания смерти (умирающий капитан), страданий рядовых участников сражения:

На берегу, под тенью дуба,

Пройдя завалов первый ряд,

Стоял кружок. Один солдат

Был на коленах. Мрачно, грубо

Казалось выраженье лиц,

Но слезы капали с ресниц,

Покрытых пылью… На шинели,

Спиною к дереву, лежал

Их капитан. Он умирал.

В груди его едва чернели

Две ранки, кровь его чуть-чуть

Сочилась. Но высоко грудь

И трудно подымалась; взоры

Бродили страшно, он шептал:

«Спасите, братцы. Тащат в горы.

Постойте – ранен генерал…

Не слышат…» Долго он стонал,

Но всё слабей, и понемногу

Затих и душу отдал богу.

На ружья опершись, кругом

Стояли усачи седые…

И тихо плакали… Потом

Его остатки боевые

Накрыли бережно плащом

И понесли. Тоской томимый,

Им вслед смотрел ‹я› недвижи́мый.

«Но слезы капали с ресниц, / Покрытых пылью» – невероятный реализм Лермонтова в психологических портретах воинов, и внутреннее состояние лирического героя по окончании битвы:

Напряженная, возвышенная стилистика стиха постепенно уступает место «прозаической» речи, сниженному стилю, обиходному разговорному языку. Лермонтов избегает открытой эмоциональности.

Что противопоставлено войне? Любовь, красота мироздания как божественного проявления…

Описанию кровопролитного сражения в стихотворении предшествуют посвящение любимой женщине и мирные картины жизни горцев:

А вот кружком сидят другие.

Люблю я цвет их желтых лиц,

Ужасам войны противопоставлена мирная жизнь, величественные пейзажи природы. Вслед за адом войны, в момент, когда приумолкли ее звуки, но остались страшные следы, когда «дым пороховой» туманом еще окутывает окрестные леса, глаза поэта-воина устремляются к «вечно гордой и спокойной» горной гряде, к остроконечной главе Казбека, к высокому небу: