Игорь Угляр - Автопортрет

«В Аргентине никогда не было хорошо… », делился со мной один из местных могикан «…в Аргентине всегда было плохо, более или менее плохо, но так, чтоб хорошо – это никогда!». Потихоньку начал исчезать доллар. Заморозили вклады. Перевели доллар в песо по советски так, что пропала добрая половина. Затем обрушилось само песо. Раза этак в три. За две недели четыре президента. Из которых один умудрился побывать им дважды. Погромы. Разореные магазины. Стрельба, кровь и трупы. Возвращаюсь из очередного вояжа ночным автобусом. Через тонированое окно взору предстали кучи объятых пламенем исходящих зловонным черным дымом заботливо сваленых на перекрестках автомобильных шин, толпы протестующих, полиция во всеоружии – касках, защитных щитках, автоматах и при брандспойтах. На день следующий узнаю горчичный вкус слезоточивого газа и буду на ходу глотая слезы прижав ко рту платок лихорадочно искать убежища – спасения в ближайшей подворотне и найду его бегством спасаясь от, словно ударов бича, пощелкивающих и разрывающих утреннюю тишину одиночных выстрелов. В стране воцаряется смута. Заработок играет похоронный марш. Тот бешеный профит, в котором как сыр в масле ожидалось купаться годами, растаял в одночасье. Мрачное предчувствие надвинающейся неотвратимой беды посреди пока еще ясного летнего аргентинского неба. Оно не обмануло меня как не обманывало никогда раньше и никогда позже, даже тогда, когда я брал руки одной женщины в свои и говорил глупости. «Деточка дорогая, ну неужели ты не видишь, не слышишь, не чувствуешь, что человек сидящий напротив и есть судьба твоя с которым ты будешь счастлива как только и может быть счастлив человек, ведь мне никого не надо кроме одной женщины в которой вместятся все женщины мира которой я брошу свою жизнь под ноги, и даже вопрошал при этом – разве мало будет – бросить под ноги жизнь саму?, и ты знала что это правда, что так оно и будет, я брошу ее не задумываясь, ибо единственно для чего рождается мужчина так именно для этого, так вот, даже тогда предчувствие не обманывало меня…

Разумеется, можно было сбавить обороты и тянуть резину как это сделали другие. Но я не мог, не хотел, не по нутру мне такое, ждать да выжидать да пережидать. Что ж, подумал я, и ты с этим согласилась. И мы закатили в МОРОЧЧО! Ах, МОРОЧЧО, МОРОЧЧО… Как, вы не знаете? Ах,вы даже никогда не были в Буэнос – Айресе… Напрасно, напрасно, большой пробел как в вашем образовании так воспитании если вы до сих пор не соизволили побывать что в Буэносе что в МОРОЧЧО. И тут на памяти моей, будь она неладна, всё в ней невпопад поперед батька прыгает, ЧИНАРА присная всплыла. Так я сначала про ЧИНАРУ, а уж затем про МОРОЧЧО.

Ах, ну до чего дитя милое да славное уродилось, вы поглядите только, малюсинькое такое, а какое разумненькое так и хочет мамочке своей дорогой сказать что – то, да тише же, ну что за люди такие, гости эти, ну совсем же не слышно. И перестали бокалы звякать, сафетки шуршать, челюсти жевать, а официанты сновать, дышать перестали не только мамочка дорогая но и папочка с дедушками и бабушками замершими от счастья, гордости, радости всяческой за деточку – внученьку умничку такую. Замер в тиши благоговейной зал банкетный забитый гостями дорогими по случаю торжества такого – тезоименинства братика младшенького деточки умненькой. «Мамочка дорогая…» начала за здравие умничка в тиши залы благоговейно замершей забитой под завязку самую «…если ты не купишь мне игрушку такую какую купила братику, я скажу папе, что ты дяде Роме (тут дядя Рома дернулся не только лицом – телом) пии-сю, так и сказала – протяжно, как клятвено уверяли оставшиеся после побоища в живых немногочисленые свидетели – цилювала. И разверзлись хляби небесные. Бокалы, равно как и вилки с ложками, ножами, челюстями вставными повыпадали кто да что куда с грохотом и лязгом страшным, повалились халдеи там же где и стояли в корчах смеху гомерического, пал промеж них сраженый кулакам пудовым папочки той самой, что «пии-сю цилювала» переменившийся в лице и теле дядя Рома, и началась тута сеча невиданая не только в ЧИНАРЕ, но и во всех ЧИНАРАХ, как клятвенно утверждали выжившие летописцы, разом и сукупно вместе взятых. И всё б оно ничего, всё б оно как всегда, не подрасчитай силы свои супруг багороднейший той самой, что «пии-сю цилювала» вмазавши заодно благоверную да так, что вынесле сердешную мамочку дорогую из залы банкетной ногами вперед. Полиция, пожарный, амбуланс, ой, что было…