Вадим Мальцев - Поколение сильных

Сейчас сложно определить, была ли это своеобразная издевательская шутка или затевалось что-то другое. Старика эсэсовец не тронул, но дед сильно перепугался, так как вести о бесчинствах карателей во многих оккупированных населённых пунктах доходили до местных жителей. Правда, Мшищам повезло – здесь фрицы не успели провернуть нечто подобное.

Припоминает Николай Данилович и такой случай: «Был в нашей деревне старый царский офицер Иван Терентьевич Лабазников (в точности фамилии он не совсем уверен). Раз он «царский» офицер, значит, пойдёт на сотрудничество с «новыми властями» – решили те. Ему сделали предложение занять пост деревенского старосты, на что Иван ответил решительным отказом. За такую дерзость полагался расстрел, но его эта участь миновала – он был слишком стар, поэтому его посчитали неопасным и отстали».

То есть, всё зависело от человека: иногда и офицер старой гвардии мог оказаться защитником советского строя, а какой-нибудь важный чиновник, сделавший карьеру благодаря советской власти, мог пойти на сотрудничество с врагом. Не зря ведь говорится: «Человеческая душа – потёмки».

Недолго хозяйничали фашисты во Мшищах. Настал тот день, когда им пришлось оставить деревню. Отступая, они постарались нанести населённому пункту максимальный урон. В первую очередь они подожгли почти все сельские дома – горящий сноп под крышу, и очень скоро вся изба, крытая соломой, вспыхивает как факел. Дом, в котором проживала семья Санкиных, тоже подожгли таким же способом. Но семье повезло – выгорели только крыша и часть потолка. Так что потом с восстановлением проблем было меньше, чем у остальных.

Незадолго до отступления, фрицы перегнали во Мшище скот из разграбленного города Богородицка. Коров временно разместили на колхозном скотном дворе. Так как покидали деревню они в спешке, стадо угнать не успели. Тогда был отдан приказ поджечь скотный двор, в результате чего погибло более ста голов скота.

Не успели немцы покинуть деревню, как появился советский передовой освободительный отряд. Наши ребята были настолько сильно измотаны и голодны, что не побрезговали даже обгорелыми тушами животных. Не остались в стороне от такого «угощения» и сами жители – голод, как говорится, не тётка.

Может в деревне и рады были бы распахнуть свои двери для спасителей, но от большинства домов остались лишь обгорелые головёшки. В дом Санкиных, как пострадавший меньше всего, зашли сразу несколько человек. Старший из них осмотрел помещение, понимающе кивнул и говорит отцу: «Мы знаем, зачем ты устроил весь этот маскарад, но теперь в подобном надобности нет, и никогда не будет!»

Во Мшищах наши пробыли совсем недолго. Отдохнув и немного восстановив силы, они отправились дальше.

Через пару месяцев, в начале 1942 года, пришла повестка отцу. Так как от контузии он к тому времени почти оправился, то был признан годным к строевой службе.

До начала 1943 года в деревне шли восстановительные работы. Отстраивали свои избушки собственными силами, сами рубили лес, волоком таскали брёвна в деревню.

А в начале 1943 года, семеро ребят 1926 года рождения получили повестки. Шестеро из них, в том числе и Николай, были признаны годными к строевой службе и отправлены в Калугу.

Вспоминает Николай Данилович: «В Калуге было два подразделения: учебный 365-й и 111-й маршевый полки. Я попал в учебное подразделение, в школу младших командиров. Обучение шло в ускоренном темпе, правда, мне пришлось немного задержаться, так как по неосторожности сломал руку на тренировке, на два месяца выбыл из строя.

Когда всё-таки выпуск состоялся, прихожу я в штаб, там сидит наш командир. Подаю ему документы, а мне сразу дают звание, назначают инструктором молодого пополнения. Я говорю ему: «Товарищ капитан, я хочу на фронт!» Он удивился моему решению, но в просьбе не отказал. Так я был зачислен в 111-й маршевый полк, рядовым.

По прибытии на фронт, я попал во взвод пешей разведки 1249 стрелкового полка 377 Валгинской стрелковой дивизии. Боевой путь подразделения проходил по территории Советской Прибалтики.

Наша дивизия перешла в наступление 14 сентября 1944 года, а за день до этого, мы попытались форсировать реку (название он не помнит), но эта затея провалилась. Во время переправы, мы понесли большие потери.

На следующее утро началась артподготовка. Вражескую сторону очищали дальнобойной артиллерией, катюшами, подавили почти все огневые точки противника. Помню, как во время переправы один немецкий снайпер ловко снимал наших солдат. Одного за другим. Мы решили во что бы то ни стало поймать его, и едва достигнув противоположного берега, сразу погнались за ним. Снайперу налегке было сподручней бежать, мы, мокрые, с оружием, сильно от него отставали. Видим – сейчас его упустим. Тогда один из наших ребят прицелился и прострелил ему колено. Как только стрелок попал в наши руки, мы осмотрели его и ахнули от изумления: все рукава на его форме в специальных нашивках, обозначавших количество убитых. Видать много, гад, угробил наших ребят. Хотели его тут же уничтожить, но потом передумали, отвели к командиру. Пленный был допрошен и уже после – расстрелян».