Франческа Картье Брикелл - Картье. Неизвестная история семьи, создавшей империю роскоши

Но старый сундук хранил и личную историю: письма от скучающих по дому сыновей и озабоченных родителей, радостные телеграммы о рождении детей и полные горя послания о смерти, любовные письма и яркие описания далеких стран. Страницы, лучащиеся надеждой и полные страха. Советы отца по поводу новых проектов и переписка между братьями, показывающая их крепкую родственную связь.

Дед иногда говорил о старых письмах родителей, но так и не смог их найти. В конце концов решил, что все утеряно. Когда я вернулась на террасу без обещанного шампанского (позже его нашли в серванте под лестницей), но с пачкой писем, он был невероятно счастлив.

Я обожала дедушку. Безмерно щедрый, добрый, любящий. У него был заразительный смех, заставлявший хохотать всех вокруг. Скромный по натуре, он не был похож на человека, управляющего знаменитой ювелирной компанией. Дома он чувствовал себя счастливым: интроверт, никогда не говоривший о бизнесе. Всегда хвалил предшественников, талантливых мастеров и дизайнеров, которые у него работали, и никогда не упоминал собственных заслуг. Больше слушал, чем говорил: его интересовало, что происходит в семье, все ли здоровы и счастливы. Если возникали проблемы, первым предлагал свою помощь.

Жан-Жак вернулся во Францию незадолго до моего рождения. Каждый июль он ждал нас в аэропорту Ниццы, чтобы отвезти в дом, где жил с бабушкой, а после ее смерти – один. Спускаясь по трапу, мы видели деда – с фирменной трубкой, в знакомой кепке. Как только мы появлялись, он бросался вперед, чтобы проложить путь к машине под обжигающим солнцем. Мы проезжали по Английской набережной, оставляя слева сверкающее море и беспечных купальщиков, и сворачивали в сторону гор. У деда, как и у его отца, были больные легкие, поэтому он жил в горах. После берега и толп отдыхающих пейзаж становился все более безлюдным. Наконец мы прибывали в его деревню. Мимо булочной и овощной лавки, мимо фургончика с пиццей – и вот наконец крутой поворот на ухабистую дорогу к дому. Реальный мир оставался позади. По обе стороны дороги паслись овцы, томно жующие сухую траву, вдоль обочины шла по своим делам вечная старуха Тереза, хозяйка фермы, жившая в высоком доме с крошечными окошками. Еще несколько поворотов – и мы у белых ворот, ведущих в каникулы.

Внутри был оазис. Стрекот цикад приветствовал нас, когда мы выпрыгивали из раскаленной машины и бежали по светло-серому гравию. Сад, в который Жан-Жак вложил столько сил и энергии, когда вышел на пенсию, был – по контрасту с пустыней вокруг – наполнен красками, свежестью и жизнью. Длинная зеленая лужайка простиралась от самой террасы и становилась местом для беготни и игры в бадминтон. Слева, уровнем ниже, был бассейн, окруженный лавандой и розмарином. Еще ниже росли лимонные, мандариновые и апельсиновые деревья. С заросшей жасмином крыши из прованской черепицы открывался вид на море, в ясные дни можно было увидеть лодки вдалеке. В конце сада росли абрикосовые деревья, расположились плантации клубники и малины. Были и помидоры, душистые и сочные. Заботливый Жан-Жак высаживал их заранее и поливал каждый вечер, чтобы поспели к нашему приезду, хотя сам их не любил.

Ярко-голубое дневное небо к вечеру становилось нежно-розовым. Небо Матисса, Пикассо и Сезанна. Дедушка с бабушкой провели медовый месяц неподалеку, на горе, в городке Сен-Поль-де-Ванс, привлекавшем художников задолго до того, как туда хлынули туристы. Не случайно дед выбрал эти края, чтобы встретить старость. Будучи художником по натуре, он любил свет. В последние годы жизни терял зрение; я видела, как он вглядывался в линию горизонта над морем. «Пытаюсь запомнить эту картину как можно лучше, – объяснил он, когда однажды я присоединилась к нему на террасе. – Думаю, когда ослепну, буду очень скучать по этому свету – не закатному, а чуть более раннему, тонкому». Дед построил художественную мастерскую в саду – с раздвижными стеклянными дверями и большим окном с видом на море. Заполненная альбомами для рисования, листами бумаги, остро отточенными карандашами, мастерская стала его творческим убежищем.

Для Жан-Жака смыслом работы в Cartier были не драгоценные камни. Его интересовал поиск оригинального дизайна и выполнение тончайшей работы. Философия, ставшая образом жизни. Каждая вещь в доме – небольшая бронзовая скульптура, картина маслом или испанский обеденный стол – была по-своему уникальна, стояла в правильном месте. Всюду виделись следы иностранного влияния: от индийских ковров и китайского кофейного столика до персидских миниатюр. Семья долгие годы черпала вдохновение в вещах со всего света; члены клана окружали себя эклектичными предметами искусства. Но Жан-Жак не замкнулся в прошлом. Новаторский книжный шкаф из стекла и металла, который он придумал и поставил для отца в гостиной, был проявлением его минималистской философии «лучше – меньше».