Владимир Матикевич - Нашествие. Неизвестная история известного президента.

Стена возникла перед ним внезапно. Полуистлевшая, в трещинах… Как добраться до нее, не упасть, не споткнуться о корни деревьев? Тошнило, огромные ноги не слушались, слабея. Вдалеке – шум глухих голосов: то ли безумных, то ли пьяных… Вряд ли догонят… Он должен сделать это сегодня. Завтра мухи снова облепят его тело, уже неживое. Он рванул на себя дверь. В нос садануло смрадом. Дернул за ремень – солдатские штаны застряли на широких бабьих бедрах. Неуклюже подпрыгнул. Раз, другой. С потолка глянула петля, и голова, существуя как бы уже без огромного заледеневшего тела, полезла в нее. Туго… Выдержит. На минуту мир туманный и вонючий качнулся. В утробе вдруг ухнуло и затошнило. Руки царапнули балку. Назад? Уже поздно. Его потащило в темноту, смрадную, но уже нестрашную. Просто он не мог ее разглядеть.

Из дверей пахнуло холодом…

– Я говорил, что это дебил. Нельзя с ним водку пить. Для шизика стакан, что красный цвет для быка.

Неужели он снова в кошмаре под названием жизнь? Приоткрыв глаза, увидел сослуживцев по зоне. Ну все, теперь выпрут… Жаль места хлебного: можно было зеков обирать до портков и глумиться нещадно, а теперь сам в параше… Гады.

– Вставай, сука, сейчас разговор будет.

Кто-то плеснул в него из ведра. Вода отдавала помоями.

– А на хрена я его из петли доставал? Да я бы его сам в петлю засунул.

– Так ведь пил с кем – с нами. И кончится наша малина. Иди в колхоз колоски собирать. Начнутся разборки, комиссии… – Жили себе спокойно… И откуда он взялся?

Он с трудом различил голос начальника колонии.

– Ты смотри, я думал, такой уважительный, безропотный, честный. А у зеков воровать стал через два дня. Через пост стал таскать, сами знаете что. Понятно, мы тоже угощаемся, но без обид, по-братски. А этот… Пришлось поговорить с ним. Все на места расставить. И понял он меня вроде. А сегодня такую свинью всему нашему учреждению решил подложить. Неси-ка, Степан, по стакану. Смердит от него и на душе гадко…

– И как он в погранвойсках-то служил? Потом еще в чекисты метил. Как не заладилось, так к нам на зону подался.

– Товарищ начальник, да на хрена нам такие майсы? Увольнять его надо.

– А помните, как он меня…

– Да, точно, тебя… Выпил Саша стакан, побелел, потом красный стал. Глаза вылезли, и как засадит тебе… Никто ничего и не понял.

– Куда засадил-то? Надеюсь, его здесь к этому пока не приспособили.

Все захихикали.

– Тут бы я его порешил на месте, если бы не сослуживцы. А так пришлось по усам вмазать – больно противные.

Тело дернулось и рухнуло на живот. Какая-то слюна из крови и дерьма снова потекла из него.

На минуту голоса смолкли.

– А я еще на ту замочку начальство пригласил. Стыдуха. После он куда-то сбежал. Кинулись искать – а он в петле висит, морда уже синяя. Вытащили, дыхалку восстановили. Ожил. Я спрашиваю: чего это с тобой? А он: «Ничего, гражданин начальник, не помню». Настолько дурья башка съехала, что товарища с гражданином перепутал.– А может, он сидел?

В ответ заржали.

– Кто такого в зеки возьмет? И плакал тогда, и клялся, что больше не будет… А сегодня вот снова.

– Надо гнать в шею, пока не поздно.

– Гнать… – мычали вокруг.

Пока ему все безразлично. Желанна – только темнота. Голоса уходят прочь… Ни одного голоса. Он – в пустоте. Завтра он снова будет жалеть себя, и ненавидеть других.

Холодная вода, несколько слабых ударов по деревянному телу.

– Просыпайся, сука… Тебе знаешь что пить…

– Хлопцы, так я ж ничего…

– Вставай! Что будем с тобой делать? Может, опять дать веревку?

– Я ничего, извините, не помню, никакой веревки.

– Чтобы вспомнил, так надо бы его в ту камеру, где очко уважают. Там сразу все вспомнит.

– Никакого очка не помню, ничего не помню.

– Вот заладил: помню, не помню. Гнать его надо в шею от греха подальше.

– Давайте ему сувенир подарим на прощание – конец от петли…

– Ага, и кликуху дадим – висельник.

Все дружно зареготали.

– Ты нам расскажи, чего в ЧК тебя не взяли? Может, и там голову с жопой перепутал, в ремень шеей полез?

– А вообще, кто ты, откуда, хотя нам на это наплевать… Проваливай, как говорят, по собственному желанию.

Последние слова начальника колонии застряли где-то посередине комнаты, словно повисли в его, Сашкином, помутненном разуме…