Том Торк - Неповиновение

– Что за шум, а драки нет? – появился в дверях новый человек.

– Родион Нербин! – облегчённо сказал Гриша, не зная, как разрешить конфликт, – проходите мы вас заждались, обычно вы не так сильно опаздываете.

– Как? Родион Нербин? – удивлённо спросил обернувшийся Василий Прокофьев, тут же забыв о перепалке, – и вы здесь?

– С кем имею честь говорить? – спросил тот, усаживаясь на предложенный стул.

– Василий Прокофьев. Чиновник департамента образования, – соврал он, потому как был уже, как год в отставке, – ваш большой поклонник.

– Что ж, – кивнул Родион Нербин, – а вы? С кем имею честь? – обратился он к Мите.

– Он, неинтересная, потерянная вошь, что вы! – ответил, морщась, за Митю Василий Прокофьев.

– Это уже не в какие ворота! – заорал Митя, ринувшись с замахом на обидчика, тот начал смеяться, вытряхивая застоявшийся табак из трубки на стол.

– А, ну прекратить! Не сметь! – встав между ними, повысил голос Родион Нербин, – что ты себе позволяешь! – продолжал горячиться он, строго посмотрев на Василия Прокофьева, – как можно так себя вести! Мы все равны! Прочтите конституцию в конце концов, закон! Или мне вызвать участкового, чтобы он вам всё разъяснил?

Василий Прокофьев замолк, но надулся, как индюк, выпучив глаза, и развалился на стуле в дальнем углу.

– Дмитрий Сарминский, – сказал Митя довольно, улыбнувшись и протягивая руку Родиону Нербину, – приятно, что мир ещё не до конца прогнил.

– Приятно-приятно, – сказал Родион Нербин, пожимая руку. – А вас как, голубчик? – тут же спросил он встревоженного Михаила, тупо хлопающего глазами.

– Михаил Редько. – быстро и, пожалуй, слишком тихо проговорил тот, будто бы его за ответ немедля приговорят к пожизненной каторге. В действительности же, он был поражён, как удалось погасить назревавшее побоище, а потому ловил каждое движение, предпочитая не участвовать в диалоге, лишь наблюдать.

– Понятно-с, – кивнул Родион Нербин, – мы ждём ещё кого-то? – учтиво спросил он у Гриши.

– Вероятно ждёте нас! – послышался весёлый голос в коридоре.

В комнату зашли двое молодых людей. Первым был Борис Лотминский. Старый друг Гриши, ещё со студенчества, ныне занимающийся переводами, что приносило ему единственный, хоть и не слишком большой доход. Одевался в удобную, лёгкую одежду, которую редко менял, потому как каждая сэкономленная монета приближала его к мечте о переезде в другую страну. Был новых взглядов и искренне негодовал, как могло произойти убийство господина N., которого он считал героем, а его теорию единственно верной. Был приглашён потому, что часто без умолку болтал обо всём на свете, не стесняясь выражать самые смелые мысли, и вместе с тем с упоением слушал, ловя каждое слово собеседника, имел манеры общения и мог легко вписаться в любую классовую компанию.

Вторым был Жан Прусс. Был, конечно, иностранцем, едва говорившем на неродном языке. Он не был приглашён, однако взят по дороге, потому как казался интересным слушателем и ломано, но мог высказать новые идеи по поднятым вопросам.

Борис пожал руку Грише и посмотрел на Родиона Нербина с улыбкой:

– Борис Лотминский, с кем имею честь? – тут же сказал он.

– Родион Нербин, – также с улыбкой ответил тот.

– О! – подняв брови, сказал Боря, – Какая удача! То-то я чувствую, что где-то вас уже видел. Мы как раз с моим спутником обсуждали ваши недавние работы. Но что ж я так неучтив? Это – Жан Прусс. Увлекательный собеседник. Иностранец, так ещё и учёный человек! Учиться на…, – он начал щёлкать пальцами, силясь вспомнить, – в общем, учиться. Но важно ли на кого? Главное, что не стоит на месте и то хорошо, что скажите, верно говорю? – Боря забегал вокруг стола, не дожидаясь ответа Родиона Нербина, причитая себе, что он ужасно неучтив, – Борис Лотминский! – произнёс он, протягивая руку Василию Прокофьеву, но тот даже не взглянул на него; не отчаиваясь, Боря посмотрел на Михаила Редько, помахал тому рукой, решив, что не стоит так далеко идти и протискиваться между стульями, чтобы только поздороваться. Миша глупо улыбнулся и отвёл взгляд, мастерски сделав вид будто бы о чём-то задумался.

– Что ж, в целом я с вами согласен, – сказал Родион Нербин, и выждав, пока тот закончит со всеми здороваться, он продолжил, – стоять для человека в развитии равносильно смерти, помнится я писал о чём-то подобном много лет назад, работа, кажется, называлась: «Когда человек умирает духовно».

– Да-да-да! Она! Истинный автор! – затараторил Боря, усаживаясь рядом и протягивая стул иностранцу, который хотел уже было уйти, – я недавно встретил одного писателя работы, которого переводил, так он и двух слов не смог связать относительно тонких моментов собственного произведения! Ну, что за ушлые люди пошли! Всё лишь бы выдать за своё, украсть чужой труд или, вы только вдумайтесь, нанять никому неизвестного автора, чтобы после издавать книгу от своего имени! Ну как можно? И ведь без упоминания истинного творца! А как же честь, а как же совесть? Справедливость, нравственность? Как можно только и делать, что думать о собственной известности и деньгах? Когда люди стали надевать овечью шкуру? Когда потеряли человечность? – горячился Боря, – вот вы другое дело! Сами сделали себе имя, сами всего добились с низов! Вы же чиновник по делам культуры, так? Вот ответьте мне, когда человек перестаёт быть человеком, вы же поняли мою мысль? Когда человек начинает думать лишь о собственной выгоде?