Вячеслав Смирнов - Театры Тольятти. Том 1

– На какой площадке проходил спектакль?

– «Варшавскую мелодию» играли в театре «Et cetera» на большой сцене. Площадка замечательная во всех отношениях, от нашей мало отличается по звуку. Поэтому нам было удобно там работать, не приходилось ни форсировать звуковое пространство, ни приспосабливаться к маленькому залу. Что касается самого театра, он, конечно, великолепен: шестиэтажное здание рядом со станцией метро «Чистые пруды», плюс внизу, если не ошибаюсь, еще два этажа. Калягин еще достраивает его, там будут какие-то цеха – пошивочный, бутафорский ит. д.

– Предполагалось, что на спектакле будут присутствовать некие VIP-персоны, в том числе актрисы, которые некогда играли в спектакле по этой пьесе Леонида Зорина…

– Была приглашена народная артистка СССР Юлия Константиновна Борисова, она играла роль Гели в паре с Михаилом Ульяновым еще в те давние времена, когда пьеса была написана. Мы после спектакля подарили ей цветы, спустились в зал. Великолепный человек, потрясающая актриса. После спектакля Юлия Константиновна пришла к нам в гримуборную, и мы где-то минут 10—15 общались. Она говорила, что ей очень тяжело было смотреть спектакль, потому что каждая реплика моей партнерши ей знакома. Делилась впечатлением, что все замечательно, что ей очень понравилось… Затем подходила критик Вера Максимова, легенда театроведческого искусства, и она нам тоже много хороших слов говорила. Конечно, подсказывала что-то, что нужно сделать, какой там текст мы убрали, какую фразочку она бы вернула, что бы она сыграла по-другому. Сказала, что второй акт мы играем идеально. Моя партнерша Ира Малышева оценила ее подсказки – какие-то вещи для нас действительно стали более понятными.

– Насколько была увлекательна, интересна работа с Монастырским в плане опыта?

– Я не буду лукавить: не скажу, что мне работалось с Петром Львовичем легко или вольготно. Я этого не скрывал ни на одной пресс-конференции, потому что всегда задают один и тот же вопрос: «Монастырский – деспот?» Нет, он не деспот, с ним можно работать, но я работал достаточно тяжело. По всей видимости, из-за того, что у меня тоже режиссерское образование и где-то в чем-то я с ним не соглашался. Но чем мне импонирует Монастырский: человек обладает основой режиссуры, она заложена в его корнях. Ведь молодые режиссеры сегодня частенько грешат: не могут проанализировать пьесу и помочь актеру, поднять планку, к которой нужно стремиться. И актер вынужден выплывать сам. У Монастырского анализ пьесы на месте, он подсказывает достаточно точные вещи, и поэтому все сложности работы сглаживаются тем, что мы добиваемся определенного результата.

– Произошла ли какая-то трансформация спектакля за два года его существования? Как мне казалось, в постановке не очень корректно была отражена эпоха – там присутствовали реалии из 1970-х годов, хотя речь идет о более раннем периоде.

– Да, я очень много спорил с Петром Львовичем, например, по поводу того, что в 1946 году не было приемников, беспроводное радио появилось гораздо позже. Имелись проводное радио, репродукторы – такие круглые, черные, в каждом доме. Мне было тяжело что-то доказать ему, потому что он достаточно жесток в своих решениях. Я попросил наших специалистов сделать репродуктор, и я надеюсь, что мы поправим эту ситуацию. Мы подыскали часы – более точные, в духе того времени, не было «командирских» в то время. Еще не устраивают сапоги, которые носит мой персонаж. В жизни голенище очень точно подгоняется под ногу, иначе сапоги натирают. Но я, к сожалению, этого исправить не могу, потому что на сцене я специально ношу обувь на два-три размера больше, чтобы быстро ее снимать при переодевании.

– Я служил на территории Польши, аннексированной после пакта Риббентропа-Молотова, поэтому мне знакома определенная языковая среда. Ирине Малышевой я говорил: поляки не так разговаривают, у них другой акцент. В советских фильмах показывают, например, как какой-то актер изображает Сталина – там у него и азербайджанский, и осетинский акцент и так далее. Вроде тоже кавказские народы, но некая градация все же присутствует.

– На самом деле, сложность была какого характера – где сейчас найти полячку, которая говорит на русском, чтобы подсмотреть, как она себя ведет, подслушать ее акцент? Тольятти не центр, не Москва, где можно найти кого угодно. Все, что касается акцентов и польских слов – это все Монастырский, потому что он достаточно продолжительное время работал в Польше, там ставил ту же «Варшавскую мелодию» и ряд других спектаклей. Даже какие-то польские награды у него есть. Поэтому когда Ирина на репетициях начала пробовать какой-то акцентик, шипящее произношение согласных, ударения на предпоследний слог, он закреплял за ней то, что она делала. Зрителям, которые ни разу не слышали полячек, нравится. Они высказывают Ирине комплименты: «Как только вы можете два часа держать этот акцент! Вы, наверное, в жизни так разговариваете теперь?» А детализация в данном случае, я думаю, не так принципиальна. Хотя если бы мы в Польшу поехали, или в зале был такой зритель, как вы, обязательно несоответствие заметили бы.