Станислав Куняев - К предательству таинственная страсть...

Известно, что Сталин выезжал со своей Кунцевской дачи в Кремль через Арбат, и эта процессия была замечена многими поэтами-“шестидесятниками”, в том числе Слуцким:

Этому земному богу Слуцкого свойственно и “всевидящее око”, и “всепроницающий взгляд” — всё, вроде бы отвергнутое, ветхозаветное, но вдруг всплывшее из доисторической вавилонской бездны или из “Книги царств”. Для выходца из-за черт оседлости, из белорусско-украинского местечка Сталин — это бог, которого поэт приравнивает, увы, не к Иисусу Христу, а к более привычному своему местечковому идолу:

Чуткий к переменам воздуха истории Слуцкий одним из первых заметил, что “обслуга” и “охрана”, преданная “человекобогу”, после хрущёвского разоблачения “культа личности” тут же бросилась воспевать нового хозяина — мифического, лежащего в Мавзолее, но без культа которого они не могли даже представить себе своё будущее — идеологическое, материальное, властное:

В числе этих “художников” были многие деятели разных жанров культуры… Имя им легион. Слава Богу, что среди них нашёлся один честный “художник”, рискнувший сказать правду о Сталине, от которой он же, к сожалению, в перестроечные восьмидесятые стал отказываться.

А причиной этого “отказничества” было то, что многие почитатели Слуцкого и его современники возмутились, когда прочитали несколько его стихотворений о Сталине. Бенедикт Сарнов в своих воспоминаниях о поэте буквально выходил из себя: “Меня особенно покоробило слово “величество”. А о стихотворении Слуцкого, посвящённом подвигу Зои Космодемьянской, крикнувшей в лицо немцам с эшафота: “Сталин придёт!” — Бенедикт Сарнов с возмущением писал: “Ужасно, что чистая, самоотверженная девочка умерла с именем палача и убийцы на устах”. Однако Слуцкий был непоколебим, и стихотворение “Зоя” заканчивалось невыносимой для сарновых строфой:

И всё же вода, как говорится, камень точит: в годы начавшейся перестройки на закате жизни целая армия сарновых (в книге “Борис Слуцкий: воспоминания современников” из пятидесяти авторов более сорока человек — по происхождению и убеждениям — “сарновы”) добилась того, что Борис Абрамович (“Абрамыч”, как называли его мы с Кожиновым и Передреевым) дрогнул и написал стихотворение, удовлетворившее его местечковых соплеменников:

Стихотворение пересказывает знаменитую речь Сталина на приёме 24 мая 1945 года в честь нашей победы. Но принимая во внимание его пошловатую развязность, будем считать, что Борис Абрамович “прогнулся” дважды: один раз — с речью о Пастернаке, второй раз — со стихотворением о сталинском тосте. Скорее всего, знаменитый тост Сталина был неприемлем для Слуцкого потому, что в нём шла речь об исключительной роли русского народа в победе над мировым злом, но в нём не было ни слова о советском интернационализме, ни, тем более, о роли еврейства. И это не было случайностью, ибо Сталин и в других своих выступлениях не раз подчёркивал решающий вклад русского народа в историю Великой Отечественной войны: