Герман Устинов - Смена эпох

Над Кабулом все яснее и ярче разгорается заря новой жизни.

Солнце в зените. Вечная сушь. Спекшаяся струпьями глина. Промолотая жерновами веков нежная, невесомая пыль пустыни. Тщедушная тень от кустиков верблюжьей колючки и мелкого бурьяна, которую легко вместить в пригоршню. Таков этот краешек афганской земли в двадцати верстах от Кандагара. Чтобы поселиться здесь добровольно, человек должен быть достаточно продублен судьбой и не раз испытан ею на крепость…

Людям племени белуджей, перебравшегося сюда три года назад из пакистанского пограничья, такие мысли показались бы наверняка праздными и суетными. Белудж — чаще всего не пахарь, не ремесленник, не торговец. Он не отягощен бытом и лишним имуществом. Воин и охотник, скиталец-скотовод, он с детства привыкает к суровостям природы, будь то в неприступных диких горах или огнедышащих песках низких широт.

Напротив, племени белуджского вождя Якуб-хана эти места сразу пришлись по сердцу. Простор, вся земля вокруг — твоя. Уважение и помощь со стороны народной власти. Совсем не так по ту сторону границы. Нынешний пакистанский режим все более ущемляет национальные интересы белуджей. Им отказывают в образовании, их под разными предлогами не допускают к службе в армии, государственных учреждениях, сгоняют с отцовских земель.

«Непосредственным поводом для переселения племени в Афганистан, — рассказывал мне во время нашего первого знакомства Якуб-хан, — было то, что губернатор провинции Белуджистан отобрал у нас пастбища. Мы пробовали выгонять туда своих овец и дальше, но кто-то отравил там воду во всех источниках. А здесь нам сразу отвели огромный участок земли. Ничего, что она пока не очень щедра. Главное, что во многих местах вода подходит тут к самой поверхности. Мы нашли здесь старый колодец. Построим новые и заживем на славу».

Разговор этот происходил весной 1983 года, когда племя только пускало первые ростки жизни на новом месте. Не было домов — их заменяли палатки и традиционные белуджские кибитки из деревянных жердей, обтянутых козьими шкурами или грубой домотканой материей. Вождь просил извинить его за то, что чай мы пьем под открытым небом, у костра. Зато неподалеку, на окраине поселка, шла веселая, спорая работа. Мужчины и подростки строили первую в истории их племени школу. Одни заканчивали копать ров для фундамента, другие месили голыми ногами саман. Самые опытные строители, старики, лепили вручную, без всяких форм, кирпичи, которые быстро высыхали на солнце.

— Почему вы решили начать именно со школы? — спросил я у вождя.

— Нас полторы тысячи, а читаю и пишу лишь я да мои дети. Входить в новую жизнь, в революцию неграмотными нельзя. Провинциальные власти Кандагара обещали дать нам учителей, учебники, как только школа будет готова. Вот мы и спешим. Я еще не стар, мне только пятьдесят. Может быть, доживу до тех лет, когда у нашего плёмени будут свои врачи, учителя, агрономы, когда нашей молодежи станут доступны все современные профессии.

Старательнее всех на стройке работал, по словам вождя, Насир — бойкий и смышленый паренек лет двенадцати, с тяжелой медной серьгой в правом ухе и старинной кремневой винтовкой за плечом. (Вооружены были все мужчины. Племя отбило уже три атаки душманов, мстящих белуджам за их сотрудничество с народной властью. В боях Якуб-хан потерял пятнадцать человек, и сейчас поселенцы были настороже.) Репортаж об этой встрече под Кандагаром я закончил тогда словами: «Кто знает, где увижу я в следующий раз своего знакомого — белуджского мальчишку Насира? За штурвалом трактора? В институтской аудитории?»

Любопытно, что кто-то из моих коллег в «Известиях», готовя тот материал к печати, штурвал трактора оставил, а институтскую аудиторию вычеркнул. Мол, не слишком ли оптимистично? И мой нынешний рассказ о племени Якуб-хана, где я побывал спустя три года, станет в некотором роде отместкой за редакторское вмешательство — читатель это чуть позднее увидит.

Снова обхожу знакомое становище. Время и труд внесли в жизнь племени немало перемен. Исчезли палатки и кочевые кибитки. Их заменили домики, которыми обзавелись все, без исключения, семьи. Неприхотливые, глинобитные, но со своим добротным колодцем в каждом дворе, с очагом, сложенным на годы. Почти везде рядом с ними можно увидеть еще одну важную деталь белуджского быта — ковроткацкий станок. Женщины вносят заметную долю в семейный бюджет. У мужчин своя забота — овцы, которых стало заметно больше. Кормов на этих пустынных землях немного, за день надо пройти со стадами десятки километров.