Хедрик Смит - Русские

Власти пытались придерживаться шитой белыми нитками версии, будто эти люди поставлены для того, чтобы охранять нас, но часто этот обман становился явным. Однажды двенадцатилетняя школьная подружка нашей дочери Лори позвонила к нам из дому и рассказала испуганным голосом, что, когда она попыталась к нам пройти, вахтер остановил ее, устроил ей настоящий допрос и отправил домой. Девочка не решалась вернуться к нам до тех пор, пока Лори не пошла за ней и не привела ее (впрочем, никто из школьников, кроме этой девочки, у нас не бывал вообще, если не считать детей, приходивших группами на день рождения). Когда я выразил вахтерам свое возмущение по поводу того, что они связываются с детьми, один из них промямлил, что просто они старались защитить нас от «хулиганов». Был и такой случай, когда коллекционер произведений искусства Александр Глезер, желая пройти ко мне в контору, расположенную в том же здании, глупейшим образом пытался надуть вахтеров, сказав несколько слов по-английски. Они схватили его и продержали более часа в караульной будке. Убеждая стражников отпустить Глезера, я видел через окно будки его испуганное лицо. Только после того, как возле будки собралась кучка корреспондентов, вахтеры согласились отпустить Глезера, решив, очевидно, что не стоит поднимать слишком много шума вокруг этого пустякового дела. На этот раз они снова оправдывались тем, что хотели защитить меня от мошенника, несмотря на то, что я сказал им, что хорошо знаком с этим человеком.

Как правило, русским и в голову не приходило близко подходить к нашей «зараженной» зоне. Беспрепятственно проходили в здание только специально отобранные КГБ люди: переводчики, домработницы, шоферы, дворники, ремонтные рабочие и служащие; для работы у иностранцев и в посольствах их поставляет особое учреждение при советском правительстве — Управление по делам дипломатического корпуса (УПДК), и вахтеры знают этих людей в лицо.

Чиновники и другие привилегированные лица из числа советских граждан могли пройти через такой кордон на дипломатические приемы или в связи с другими особыми случаями, лишь предъявив дежурным пригласительный билет. Простых же смертных задерживали и расспрашивали. За более чем трехлетнее пребывание в Москве я практически не встретил ни одного человека, готового пойти на это испытание. Провезти своих русских друзей к себе мы могли только в своей машине, проехав мимо вахтеров прямо во двор, но когда мы так поступали, а это случилось дважды, вахтеры подбегали к машине вплотную, пытаясь разглядеть наших гостей или нагнать на них страху. Были и такие, даже всемирно известные писатели или поэты, которые, обычно без всяких объяснений, отказывались принять приглашение к обеду. Помнится, один писатель сказал, вздрагивая: «Я не могу находиться в такой атмосфере».

Я знал и такую пару: жена, родители которой были членами партии и которая хвасталась своей независимостью, утверждала, что она не боится того, что ее задержат, но что ей просто неприятно отвечать на вопросы вахтеров о том, кто она такая и к кому из иностранцев идет. Муж яростно протестовал: «Как ты можешь так говорить? Как ты можешь говорить, что не боишься?» — сказал он ей, задыхаясь. Потом он повернулся ко мне и проговорил спокойным голосом: «Она, может быть, и не боится, а я боюсь».

Эти страхи придают дружбе с советскими людьми какую-то однобокость: мы их навещаем, а они нас — никогда. Существуют и другие препятствия: подслушивание телефонных разговоров, специальные черно-белые номера на машинах для иностранцев, чтобы сразу было видно, кто едет (наш индекс был К-04, где К означает — корреспондент, а 04 — американский), запрещение удаляться от столицы более чем на 40 км без специального разрешения (получение которого связано со сложной процедурой, продолжающейся не менее недели, и часто безрезультатной). Однажды отвод на телефоне в нашем бюро был сработан так грубо, что провода замыкались на линию главного управления милиции, и моему сотруднику Крису Рену пришлось отвечать на звонки людей, спрашивавших: «коммутатор?» Крис много раз поднимал трубку, пока не понял, о каком коммутаторе идет речь, и не сообразил, что это звонят офицеры милиции и еще какие-то люди с жалобами. После того, как мы сделали заявление об этом, и вплоть до конца моего пребывания в Москве, к нашим просьбам о ремонте телефона относились исключительно внимательно и предупредительно.

Однако, честно говоря, встречам иностранцев с рядовыми советскими гражданами мешает не только надзор. Разумеется, эти столь очевидные препятствия действительно мало кого из иностранцев вдохновляли на серьезные и многократные попытки встречаться и поддерживать знакомство с русскими, если не считать официальных контактов. Но дело еще и в том, что многие из нас полагали, что жить в атмосфере такой опеки гораздо спокойнее. Невозможность выбрать себе жилье, может быть, и оскорбляла западное свободолюбие, но зато избавляла от необходимости искать квартиру, а заодно и от повседневных встреч с рядовыми советскими гражданами. Точно так же обстояло дело и с покупками. Власти предусмотрели для иностранцев специальные продовольственные магазины, где расплачиваются валютой. Хотя в этих магазинах может вдруг не оказаться таких незатейливых продуктов, как помидоры, тунец, апельсиновый сок или клубничное варенье, все же они снабжаются значительно лучше, чем обычные магазины. В результате, очень немногие иностранки утруждают себя походами в обычные магазины и так и не знают, что такое закупка продуктов для русских женщин. Кроме того, как правило, иностранцы ездят в машинах и упускают возможность встречаться с русскими, подавляющее большинство которых пользуется общественным транспортом — автобусами, троллейбусами, трамваями или метро. Полная изоляция усугубляется и тем, что дети иностранцев учатся в специальных школах — французской, немецкой, англо-американской, — созданных при посольствах западных стран. УПДК поставляет домработниц и переводчиков, организует специальные занятия балетом и языком, спортивные занятия и, время от времени, экскурсии для жен дипломатов.