Ева Меркачёва - Тесак, Фургал и другие. «Странные» смерти, дела и быт в российских тюрьмах

— А раскладушек нет? — уточняю я.

— Даже если их принесут, их ставить тут негде, — разводят руками заключенные.

Мне предлагают сесть на большую лавку у стола, за которым обычно обедают. Присаживаюсь и замечаю, что прямо под моими ногами что-то начинает шевелиться.

— Ой, здесь кто-то есть.

Есть. Под лавкой устроилась на полу одна из заключенных. Спит, свернувшись калачиком, и шевелится во сне. Заглядываю под другие лавки — везде женщины. Это похоже на вокзал или на лагерь для беженцев. Разве можно вот так с женщинами?..

Камера № 306

На 44 спальных места здесь приходится 55 женских душ.

— Плюс 11, — рапортует старшая по камере. — То есть, у 11 зэчек нет шконки.

— Кровати, а не шконки, и заключенные, а не зэчки, — поправляют сотрудники.

Как ни назови, но факт остается фактом.

Примерно такая же ситуация в других камерах. Меняются только лица тех, кому не досталось кровати, и кто вынужден в прямом смысле жить на полу.

Раскладушек и здесь нет. Но даже если бы сейчас завезти в СИЗО их хоть тысячу, это, как правильно заметили заключенные, ничего бы не решило: ставить их просто некуда.

Долгое время женщинам, которые живут на полу, давали только один тоненький, местами сбившийся до состояния тряпки матрас. Потребовались месяцы борьбы правозащитников с администрацией, чтобы стали выделять по два матраса. Это победа. Но стоит только ОНК не появиться в СИЗО несколько дней, как вторые матрасы давать перестают. А еще их отнимают — в наказание за провинность.

Есть в СИЗО несколько женщин, которым спать даже на двух матрасах невыносимо больно из-за травмы позвоночника. Добиться разрешения на специальный, утолщенный матрас практически нереально. Вот, к примеру, Елена Р из камеры № 107 — страдает грыжей, на позвоночнике у нее кисты, но ни матраса ей не разрешили, ни даже корсета (он ей был еще на воле «прописан», а в СИЗО его не принимают, ссылаясь на то, что внутри могут быть запрещенные предметы.).

— Здесь в принципе жить можно, — говорит одна из заключенных в очередной камере.

«Здесь» — в смысле под лавкой. Если не время обеда, то вообще тут самое спокойное место. Может, тут даже и лучше, чем на втором ярусе кровати. А то ведь оттуда столько женщин за последнее время попадало (в СИЗО № 6 не на всех двухъярусных кроватях есть лестницы и ограничители. — Прим. авт). Единственное — тараканов тут больше всего.

— Да тараканы сейчас везде, — подхватывают сокамерницы. — Они все заполонили! Недавно их травили чем-то, но эффекта ноль.

Толпа заключенных расступается и пропускает вперед бабушку. Очень-очень старенькую, сгорбленную, в очочках, интеллигентную.

Людмила Ивановна обвиняется в убийстве единственного сына. По версии следствия, 76-летняя мать застрелила его из пистолета, потом пыталась вскрыть себе вены. Правда, непонятно, как старушка своими трясущимися руками, которые и миску с супом не могут удержать, вообще подняла пистолет. Но суть не в этом. Собственно, она вину признает и просит, чтобы ее поскорее отправили в колонию, но только не в психушку. Нас бабушка умоляет найти ей адвоката. Мы обещаем. И — забегая вперед — обещание свое сдержим.

Женщины шумят-галдят. Столько у них жалоб, столько вопросов

«А под скамейкой спала тяжелобольная женщина, — напишет потом моя коллега Анна Каретникова в отчете. — Еще две сидели в дальнем углу на полу на старых черных матрасах. Мы спросили: вы всегда там сидите? Они отрешенно кивнули и снова устремили взгляд куда-то вдаль, сквозь нас. Было похоже на сцену с аксакалами у стены из фильма «Белое солнце пустыни». По безучастности взглядов — точно. Будто некая оккупированная территория, с пленными, ранеными — ни в одном из других московских СИЗО не возникает такого тягостного, мучительного ощущения

Сборное отделение

Здесь находятся те, кто только прибыл, или же больные на карантине. В одном помещении женщина с краснухой (хотя она уверяет, что уже давно болела, а снова заразиться ею нельзя, и, выходит, у нее какой-то совершенно иной недуг, который не хотят диагностировать). Во втором — три женщины с подозрением на туберкулез (пока официально диагноз им не поставили, но сотрудники СИЗО уже знают о том, что они больны).

Прошу выдать нам марлевые повязки, но их на караульном посту нет. Сами сотрудники стараются в камеру к туберкулезным просто не заходить. Но мы так не можем.

Дверь открывается, и мы словно попадаем в баню: влажный спертый воздух, форточка плотно закрыта, вентиляции нет. В таком помещении любой здоровый коня двинет, не то что больной. Три женщины еле живы. Изможденные лица, не хватает сил, чтобы просто поднять руки. Все кричат: «Воздуха! Дышать!».