Денис Сдвижков - Знайки и их друзья. Сравнительная история русской интеллигенции [litres]

В то же время символика интеллектуального выходит за рамки общества и сферы политического, находя свои образы самостоятельно: от вылетающей в сумерках совы Минервы и до «типичного интеллигентского вида». Такой визуальный код – несомненная и существенная часть жизни интеллигенции, по крайней мере в ее зрелый период на рубеже XIX–XX веков. На «своеобразный физический облик, по которому всегда можно было узнать интеллигента и отличать его от других социальных групп», ссылается, к примеру, Николай Бердяев. Различия в облике и поведении становятся особенно заметны в результате катаклизмов (революция), но даже и просто с перемещением в другую страну. Как у Федора Степуна, попавшего в Гейдельберге на прием к немецкому профессору: «По своей внешности, манерам и, главное, по стилю своего очарования [профессор] Тоде показался мне, привыкшему представлять себе профессора скромно одетым, бородатым интеллигентом, человеком совсем не профессорской среды. В Москве этого элегантного, всегда изысканно одетого человека с бритым, мягко освещенным грустными глазами лицом, каждый принял бы скорее за актера, чем за ученого».

Что типичного в «типичном интеллигенте», и насколько этот тип универсален?

При всех различиях между странами и эпохами что-то, несомненно, пересекается. «Тощенький, в шляпе и в очках» в русском описании будет, вероятно, узнан и вне России. Истоки определить нетрудно: «Дух есть, иже оживляет, плоть не пользует ничтоже» (Ин. 6:63). Как минимум с Вольтера, ce maigre philosophe (тощего философа), как он себя именует в письмах, вместилище интеллекта и в светском варианте видится поджарым. Во всех смыслах, от физического до метафизического. Пьер Бурдьё, различая разность вкусов, приписывал интеллектуалам эстетику аскезы, вплоть до структуры потребления еды, в отличие от грубых и толстых (по-французски это одно слово, gros ) буржуа с их тягой к гедонизму бульварного театра, солнышку-ветерку импрессионизма и лопатке ягненка. Ну а вне тонких французских различий классические антагонисты – это откормленные морды бескультурья: мурло мещанина, «толстозадая самоуспокоенность», «жирные попы» или «пузатый капитал», который, как у Петра Боборыкина, «надо побороть интеллигенцией». Хотя в уничижительном варианте щуплость тела может связываться и с немощью духа. «Тщедушный семинарист» – так, к примеру, душка либерал и дядя будущего наркоминдела профессор Борис Николаевич Чичерин выразился о Чернышевском.

Собранность духа в поджаром теле маркирует и статус «новых людей». По исследованиям телесной культуры и быта мы хорошо представляем себе, что в традиционных аграрных культурах красота и здоровье ассоциируются с корпулентностью в духе Рубенса, а худоба, соответственно, наоборот. То же с духом: если до поры до времени, еще в XVIII веке, в России тучные телеса в людях духа, будь то профессора, литераторы или церковные иерархи, никого не смущают, то постепенно развивается тенденция, которая связывает внутреннюю сущность с фитнес-внешностью.

Настолько же универсально противоречие между неотмирностью, аскезой – и принадлежностью к привилегированному миру нефизического труда, знающего пусть деятельный, но досуг, латинский otium : «Вот портфель, пальто и шляпа. День у папы выходной». Барственное господство над временем – и «растерянная, суетливая мещанская мысль, как летучая мышь над костром» («Заметки о мещанстве» Горького). Да если бы и не выходной: все равно понятно, что папа с портфелем и шляпой – не токарь с завода «Красный пролетарий».

Ассоциации и отсылки к внешним признакам «интеллигентности» особенно важны для восприятия знаек со стороны. Если обратиться к словарям или сайтам ассоциаций, то к русскому интеллигенту наряду с умом , вежливостью , интеллектом , культурой неизменно входят в топ ассоциаций шляпа и очки , а очкарик так и вообще на первом месте. Безусловно, набор ассоциаций меняется в зависимости от эпохи и национальной культуры. Но что тут уловлено, так это как раз сочетание словесного и образного.

Образы мы мыслим в пространстве. Внимание к местам, пространству у историков в последние десятилетия отмечает так называемый пространственный поворот ( spatial turn ). Суть его в том, что в пространстве стали видеть больше, чем просто емкость, в которую помещены люди и культуры. Культурное пространство – это и результат общественных взаимоотношений, и фактор, на них влияющий. Ареал обитания знаек тоже вполне осязаем. Это социальное пространство интеллигенции не в отвлеченном, а вполне физическом смысле.