Денис Сдвижков - Знайки и их друзья. Сравнительная история русской интеллигенции [litres]

И наконец, определение интеллигентный/интеллигентная : оно еще более позднее и очень любопытное. Если посмотреть, в какого рода текстах к концу жизни императорской России это слово встречается, то с большим отрывом будут лидировать – как вы думаете, что? – брачные объявления, господа! Хотя, если вдуматься, ничего странного: интеллигентный человек (как и культурный ) не обозначает социальной принадлежности к образованному слою, но характеризует скорее моральные качества, сопутствующие, но не ограниченные образованием. Отсюда ранее употребление сочетаний типа «интеллигентный работник». Отсюда же полемика в «Русской мысли» 1881 года, что «кроме ума и вообще природных дарований, интеллигентный человек должен быть еще (еще! – Д. С. ) образованным человеком». И частое соседство с интеллигентным через запятую синонимичного ряда качеств, например: «Вы человек способный, живой, интеллигентный, симпатичный» (1891).

Довольно скоро интеллигентный становится едва ли не в центре идеала «родственных душ», связанного с «женским вопросом»: «женщина образованная и воспитанная живет с глупым, тяжелым человеком; встретится ей какой-нибудь интеллигентный человек, офицер, актер или доктор, ну полюбит, станет ей невыносима жизнь, она и бежит от мужа» (Чехов, «Огни», 1888). А дальше открываем любой нумер «Брачной газеты» или там местные приложения к ежедневной прессе и видим интеллигентный буквально через слово и по многу раз на странице убористым шрифтом.

Допустим: «Редкий человек для женщин. Интеллигентный, высокого роста, симпатичный брюнет, жизненный и энергичный во всех отношениях, с небольшим капиталом, из хорошей семьи, желает познакомиться с симпатичной и интеллигентной особой» (1907). Заинтересовало? Пишите в контору объявл. за № таким-то. Или с противоположной стороны: «Интеллигент. барышня 20 л., здор., блонд.» (1906). Сама здор. блонд. барышня явно без «солидного капитала» и экономит на каждом знаке. Но длинное «интеллигент.» все-таки оставляет, предпочитая поставить на первое место среди трех своих потенциальных преимуществ, а заодно подчеркнуть, что «интеллигент.» и «блонд.» друг другу не противоречат. Или вот это, мое любимое (1912): «Интеллигентный, молодой человек, 24 лет, жаждя (да! – Д. С. ) духовного совершенства, ощущая силу стать немалой духовной единицей, отравленный сознанием материальной безысходности, желает в целях брака завести переписку…»

Интересно и то, что после Первой русской революции в 1900–10‐х годах слово интеллигентный потеряло, следовательно, всякий радикальный оттенок. В тривиальном лексиконе клиентов брачных объявлений оно вполне связывалось с домашней, бытовой обустроенностью, и хоть предъявляло к этому «новому быту» свои требования, но это бесконечно далеко от радикализма и ригоризма 1860‐х годов. «Интеллигентный ремесленник… жажду тихой семейной жизни» из «Сибирской брачной газеты» (1911), ответь – где тут непокой и пресловутая «безбытность»? Или это сказка тупой бессмысленной толпы и не было никакой прямой линии от радикалов 1860‐х к радикалам 1917 года? Обратившись от идей к словам, давайте напоследок сделаем еще один шаг, посмотрев через запятую на…

Про слова сказано уже много. Однако не словом единым. Не только потому, что интеллигент – вполне себе материальная фигура из плоти и крови, как ты да я, любезный читатель. Но и семантика не ограничивается словами. История значений и смыслов в равной степени предполагает внимание к поведению, среде, ритуалам, образам и метафорам. Габитус, система предрасположенностей Пьера Бурдьё – это и эстетические вкусы, манера речи и произношения, язык тела, стили письма, даже предпочтения в еде, по которым причастные узнают друг друга и в которых среда воспроизводит себя.

В домодерную эпоху символика важна как статус: шпага, сутана, ряса заменяют название сословий. И церковь, и государство Старого режима немыслимы без зримых образов, отсылающих: одни – к Граду Божьему, другие – к власти и мощи Земного. Нация Нового времени, которая питается чувствами, тоже не может существовать без образов и мест памяти.

А что общество? Модерное общество само по себе в общем-то безóбразно, предпочитая числа, абстракции и тоги античных добродетелей с чужого плеча. Протестантская, буржуазная культура раннего Нового времени всему предпочитает слово – Sola Scriptura (только Писание), практикуя аскетику, порицая излишество и иконоборствуя: голые белые церковные стены, черные одежды, шахматная клетка голландского пола. Между прочим, и поэтому интеллигентский либерализм XIX века, главный наследник и восприемник классических идей европейского Нового времени, не в состоянии выработать убедительную систему политических символов. И на этом важном в революционном 1917 году в России поле политической символики он с треском проигрывает социализму (Б. И. Колоницкий).