Дарья Златопольская - Настоящее. Диалоги о силе, характере, надежде [litres]

Д. З. Любая детская история, если она талантлива, всегда содержит в себе глубокую притчу или метафору, которая становится понятна, когда ты уже сильно старше. Когда я возвращаюсь к сказкам Пушкина, я вижу очень много вопросов. Вот, например, почему князь Гвидон, который просит у Царевны Лебеди все больше и больше, в результате получает то, о чем просит, в то время как старуха остается у разбитого корыта?

Е. М.Любовь. Я думаю, что Лебедь просто не могла отказать Гвидону.

Наверное, можно еще так объяснить: у Гвидона есть эти слова – «Видеть я б хотел отца». Все, что он делает, он делает для того, чтобы встретиться со своим отцом.

Можно и так оправдать. Это вы уже как режиссер нашли взгляд на эту историю. Он отца очень хочет видеть, и Лебедь это чувствует. А можно и так: он эгоист страшный. И дальше вторая серия: «Хочу еще и белку. И жениться». В этой сказке вообще сборище таких малоприятных людей.

Вот это тоже интересно. Вы правильно сказали: сборище малоприятных людей. Один царь Салтан чего стоит – выбросил своего ребенка с женой в море в бочке.

Я тоже все время думаю: как он мог не проверить? «Неведома зверушка» – и все. Вот такой человек – непосредственный, верящий на слово.

Это как Пушкин сказал о Шекспире: «Отелло не ревнив, он доверчив». Вот и царь Салтан тоже. И ведь Гвидон ему это прощает, что нам тоже странно. Ведь когда Салтан встречает его и мать, ей же никто не объяснил, что там была проблема с письмом. Она его видит как человека, который ее в бочку засмолил. Но она его тут же принимает с распростертыми объятиями. У Пушкина много таких моментов, которые при этом в детстве не вызывают ни малейшего вопроса.

Значит, он писал, как ребенок. Он так относился к этому: у него тоже не было вопросов. Это такой дар, прекраснейший дар, – сохранить в себе непосредственное восприятие мира.

Д. З. Я знаю, что, когда вам было лет 14, вы увидели по телевизору, как исполняла романс «Гори, гори, моя звезда» великая Анна Герман, и это произвело на вас большое впечатление.

О. П.Не 14, чуть меньше. Лет 10–12 мне было. Это просто пробило сердце. Я обожаю Анну Герман. Она невероятно совершенна. На фоне берез, по-моему, – я еще по черно-белому телевизору это смотрел – растворялась фотография, портрет сначала яркий, а потом он уходил, уходил, уходил, уходил. И звучал этот небесный голос, в котором невероятное количество печали и совсем нет тоски. Это не пушкинская «печаль моя светла, печаль моя полна тобой», когда печаль – от полноты жизни. Это печаль человека, который очень хорошо знает, что такое боль, печаль человека уходящего. Но в то же время бесконечно влюбленного в жизнь, в дорогих ему людей, в искусство, в красоту. И это та самая победа над смертью. Там ведь последние слова – «умру ли я, ты над могилою гори, сияй, моя звезда».

Потрясение было самое настоящее. Тем более я был тогда у бабушки с дедушкой на Украине в деревне. Там развлечений особо не было, поэтому мы телевизор вечером смотрели. Это очень четкое воспоминание, до сих пор существующее.

Много позже, когда я стал петь великую песню Александры Пахмутовой «Надежда», для меня Анна Герман была первым и главным ориентиром. Я считаю, что она лучшая исполнительница этой песни – в каких-то потрясающих, едва уловимых для профессионалов, а для публики вообще неуловимых вещах.

Это тот самый момент, когда великое произведение выходит за изначально заданные рамки. Есть известная легенда, что «Надежда» – песня, написанная для одного из каких-то громадных советских предприятий. Если это не так, да простят меня Николай Николаевич и Александра Николаевна! Но как бы то ни было, песня переросла вообще все возможное. Она переросла все посвящения. Она стала по-настоящему неформальным гимном нескольких поколений советских людей – и до сих пор остается. Я пою «Надежду» очень часто. Это почти всегда овация, даже если в зале сидят совсем молодые люди. На самом деле песня-то – про любовь.

Д. З. В «Обыкновенном чуде» мы видим сочетание четырех, можно сказать, вселенных юмористического сознания. Это фантастический юмор Евгения Львовича Шварца, Григория Горина, Юлия Кима и ваш, конечно. Как это сочетается? Ведь чувство юмора – это что-то очень индивидуальное. Кажется, Ильф и Петров, которые шутили вдвоем, – какое-то удивительное исключение! А тут – четыре человека с равноценным, и разнообразным при этом, чувством юмора.